– Осталось трое, – напомнил Вион-Виварий. – Что скажешь, Эмбер Лау?

– Я никого не знаю. Как я могу решать?

– Будешь тянуть – куб растает, и ты рухнешь.

– Что за ляпискинез?

– Процедура.

– Что за процедура?

– Ляпискинез.

Я поёрзала в сырой ямке, потёрла лицо ладонями и сдалась. Это была только игра. Я ведь не душевнобольная, чтобы поверить, что душевнобольным позволили решать, кто из них самый душевнобольной! В таком случае, оставался лишь один выбор:

–Я против, – махнула налево, где таял пустой куб, – вот этого.

– Голос против Вдруга, – объявил Вион-Виварий.

Прозрачный Вдруг не подал ни голоса, ни шороха, когда с его куба закапало на горелку. Я назвала его, только чтобы не глядеть в лицо своему выбору. А Норман повторил за мной:

– Тогда и я против Вдруга.

Огонь под ним стал вдвое ярче. Капли шипели в горелке. Вион-Виварий вгляделся в пустоту над кубом, прислушиваясь на одному ему доступной частоте, и объявил:

– Голос Вдруга против Нормана. Два-два, – он снова хлопнул в ладоши. – Второй раунд! Голоса только против Нормана или Вдруга.

– Вдруг, – сказала я.

– Норман, – сказала Дъяблокова.

– Норман – сказал Сомн.

– Вдруг, – сказала клякса.

Дъяблокова раздражённо качала коленками:

– Норман, сдавайся сам. Всё равно всё будет по-моему.

– Графоманка!

– Неврастеник.

– Бездарь!

– Статист.

– Дура!

– И это мой дурацкий сюжет!

Дъяблокова замахнулась карандашом. Норман дёрнулся назад. Взмахнул руками и, соскользнув с талого куба, упал. Правда, невысоко, кубы парили метрах, может быть, в трёх над полом. Но как-то неудачно кувыркнулся. Боднул порог и, всхлипнув, застыл. Языки пламени под кубами не давали разглядеть, в сознании ли он.

– Норман! – позвала я. Он не пошевелился. Первым порывом было спрыгнуть с куба и потрясти парня, но три метра – это три метра, и я вцепилась в лёд.

– Норм? – забеспокоилась клякса.

Вион-Виварий подошёл к Норману, откинул ему руку с лица носком ботинка и поискал пульс. У меня сердце застучало в горле. Видра поискал в другом месте и наконец в третьем.

– Группа приняла решение.

– Норм! – воскликнула клякса.

– Норман? – выдавила я и поняла, что грудь парня под клетчатой пижамой перестала трепыхаться. Комната поплыла перед глазами. Я схватилась за воздух и полетела с куба. Копчик хрустнул, горелка подожгла мне штанину. Прихлопывая пламя, я задом отползла в угол прочь от Нормана. Я боялась его. Неосознанно, подспудно. Значит, он был уже мёртв. Только мигом позже положение его шеи показалось неестественным.

– Ну, что, Дьяблокова, довольна? – вскинулась клякса.

– Через твёрдый знак!!!

– Терапия окончена! – прогремел главврач.

Горелки погасли, кубы приземлились. Мы покидали комнату, и только я одна не смотрела на Нормана. На пороге валялась его мятая салфетка, а на ней какая-то схема. Пользуясь тем, что остальные не отрывали взгляд от тела, я сунула бумажный комочек в карман пижамы. В коридоре метались санитары. Я отшатнулась от Гриоика и припустила бегом.

– Сто пять! – прикрикнул санитар. – С-т-о-я-т-ь!

И подсёк канатом. Я упала на гипнотический пол. Гриоик сцапал меня за больную руку, но я дёрнулась изо всех сил. На рукаве проступила кровь, хватка стала железной. Мелькнула игла на конце щупальца. Я почувствовала укол через вестулу прямо в спинной мозг. И размякла. Мы потащились вслед за другими в столовую.

Там я упала третьей за стол к Сомну и кляксе. Рука болела от хватки санитара, но я не смела ни растереть её, ни тронуть. Ни даже отогнуть пижаму, чтобы осмотреть кожу.

– М-да, – выдавила Дъяблокова, ковыряясь в жиже за соседним столом. – Жаль.