– Чтобы уберечь от травм, – пояснила она.

Я кивнула, не сводя с нее глаз. Она перевязала мое запястье тонким бинтом, обвивая его вокруг большого пальца теплыми и сухими руками. Доктор Левин сидела со скучающим видом, глаза полузакрыты, как будто она изо всех сил пыталась перенестись в другое место, но это ей никак не удавалось. Она набрала в легкие воздух, собираясь что-то сказать, но сперва окинула нас с Мариам строгим взглядом, чтобы убедиться в том, что на этот раз ее не перебьют.

– Есть еще вопросы?

Я принялась лихорадочно соображать. Как же она меня нервирует.

– Да нет, – ответила я наконец, – вернее… да. Есть. А с пальцем что теперь будет?

– В каком смысле?

– Ну, что вы сделаете с этим, как его… кончиком?

– Ах, вот ты о чем… Выбросим, – честно ответила она, глядя в свои бумаги.

– Как выбросите? – мой голос сорвался на фальцет.

– Так. С ним уже ничего не поделаешь. Надеюсь, ты это понимаешь? Знаешь, как сложно пришить кончик большого пальца, отпиленный пилой, да еще с такими рваными краями? Можешь себе представить, какая это адская работа – сшить нервные окончания, сосуды и все такое прочее? Мы не можем тратить столько усилий ради какого-то обрезка, без которого прекрасно можно обойтись.

Обрезка?

Неужели нет какого-нибудь аккуратненького медицинского термина, при употреблении которого не выворачивает наизнанку?!

– Вот если бы ты, скажем, откусила палец клещами, тогда другое дело. У них срез гораздо ровнее. Проще пришивать.

Я смотрела на нее во все глаза, не веря своим ушам.

– В следующий раз непременно буду иметь это в виду, – ответила я.

– Что? – переспросила она, нетерпеливо барабаня ногтями по столу. – Да и потом, он же весь в занозах, пыли и бог знает в чем еще. Сомневаюсь, что он бы вообще прижился, хотя это, конечно, утешение слабое. Еще вопросы?

Я покачала головой.

– Тогда все, – объявила доктор Левин.

Она сделала пол-оборота на крутящемся стуле, повернувшись ко мне спиной, и тут же принялась начитывать текст в продолговатый диктофон.

– Отчет доктора Мари-Луиз Левин о неотложном посещении пациентки Майи Мюллер. Причина посещения, двоеточие. Отрезанный кончик большого пальца руки.

Она умолкла, откашлялась и посмотрела на меня через плечо. Мариам, похлопав меня по руке, объяснила, что в понедельник нужно прийти на повторное обследование и перевязку, а через десять дней я могу обратиться в районную поликлинику, и там снимут швы. Я кивнула, не отрывая глаз от доктора Левин, которая невозмутимо продолжала диктовать:

– Возраст, семейное положение, двоеточие. Незамужняя девушка, семнадцать лет, запятая, проживает с отцом в Эрнсберге, запятая, родители разведены. Род занятий, двоеточие, учащаяся гимназии Санкт-Эрик в Стокгольме, точка. Не курит, точка. Алкоголь практически не употребляет, точка.

Зато ширяется по полной, мысленно добавила я и не смогла сдержать улыбки.

Она продолжила:

– Описание происшествия, двоеточие. Пациентка выпиливала книжную полку на уроке столярного мастерства электро…

– Это было не столярное мастерство.

– Что?

Голос режущий, как стекло. Узкий прищур глаз. Я представила, как ее паучьи ресницы отделяются от век мохнатыми пучками и медленно карабкаются по щекам вниз.

– Это было не столярное мастерство. А скульптура. Урок скульптуры.

– И почему же ты тогда делала полку?

– Я… мне разрешили. Как бы. Я не очень дружу со скульптурой.

Доктор Левин демонстративно вернулась к диктовке.

– Пациентка выпиливала полку электропилой на уроке скульптуры, точка.

Она посмотрела на меня в упор. Казалось, что ее усталые глаза сейчас просверлят меня насквозь.