– Что вам от меня нужно? – голос её дрогнул, срываясь, ломаясь на последних звуках.

Леонид не ответил сразу. Он наблюдал. Без спешки. Без суеты. Затем неспешно встал, выпрямился, двинулся вокруг стола. Его шаги были ровными, чёткими, но в этом движении не было ничего суетливого – лишь спокойная, размеренная уверенность человека, который знает, что он контролирует всё.

Он остановился рядом, чуть склонился, позволил своей тени лечь на её колени, словно подчёркивая неравенство их положения.

– Встань на колени, – его голос был ровным, даже мягким, но в этой мягкости пряталась твёрдость, которая не допускала возражений.

Лена вздрогнула, не сразу осознавая смысл сказанных им слов. Или, возможно, она поняла, но пыталась оттолкнуть этот смысл, как отталкивают горячий предмет, обжигающий пальцы. Однако реальность была безжалостной, она давила, накатывала, заполняя собой всё пространство.

Его взгляд приковал её к месту. Холодный, безжалостный, чуждый сомнениям. В нём не было места её отказу, не было даже возможности задуматься о нём.

Её руки задрожали, пальцы судорожно сжались, ногти впились в собственные ладони. Мир стал слишком узким, сжался до нескольких метров, до этих шагов, до этого момента.

Она медленно, словно кто—то отключил в ней силу воли, сползла со стула. Пол оказался холодным, жёстким, твёрдым, но это было неважно.

Она смотрела в пол. Не поднимала головы. Не могла.

Леонид чуть склонился к ней, его пальцы прошлись по её волосам, скользнули по щеке, убрали прядь с её лица.

– Ну а теперь ты сама знаешь, что нужно делать, – тихо, почти ласково произнёс он.

Лена зажмурилась, не в силах выдержать этот голос. Голова её медленно замоталась в отрицании. Это был рефлекс, судорожная попытка сказать «нет», хотя она знала – это «нет» ничего не значило.

Руки её дрожали, но она всё же подняла их. Движения были медленными, словно под водой, тяжёлыми и неловкими. Пальцы коснулись ремня, и в этот момент внутри всё сжалось, охваченное страхом, который парализовал её, но не мог остановить. Она сглотнула, ощущая, как пересохшее горло сжимается, заставляя её дышать поверхностно, прерывисто. Темнота перед глазами становилась глубже, плотнее, заглушая всё вокруг. Она не слышала, как тикали часы, будто само время застыло, оставив её в этом кошмаре. Она слышала только его дыхание – ровное, спокойное, наполненное чуждой ей уверенностью.

Лена двигала головой, её движения были медленными, неуверенными, наполненными внутренним сопротивлением, которое становилось бесполезным. К горлу подступала тошнота. Она чувствовала, как холодный, липкий ужас сковывал её мышцы, пронизывал тело, делал дыхание рваным, прерывистым.

Комната, некогда просто мрачная, теперь казалась ловушкой, местом, где стены давили, где воздух был тяжёлым, насыщенным чем—то неуловимо мерзким. Лена пыталась не думать, не чувствовать, но сознание всё равно цеплялось за детали: за приглушённый свет лампы, за тени, извивающиеся на стенах, за дыхание Леонида, ровное, спокойное, чужое.

Он не говорил ничего, просто наблюдал, как в её глазах гаснет последняя искра сопротивления.

Его пальцы легли ей на затылок, направляя, задавая ритм, и в этом прикосновении не было ни спешки, ни колебаний – только безграничная уверенность человека, который давно выиграл эту игру.

Лена попыталась отстраниться, но тело её не слушалось. Оно больше не принадлежало ей. Оно утратило значение, стало всего лишь инструментом, средством, пустой оболочкой, подвластной чужой воле.

Тошнота подкатывала к горлу, густая, удушливая. Она зажмурилась, но темнота не принесла облегчения. Она не могла спрятаться от этого, не могла сбежать, её собственное сознание превратилось в ловушку, из которой не было выхода.