– Тебе стоит поесть.

В его словах не было приглашения, не было предложения, не было выбора. Это звучал приказ: выверенный, спокойный, но безоговорочный, произнесённый так, будто решение уже принято, будто ей остаётся лишь принять его, не пытаясь сопротивляться. Он видел, как внутри неё что—то сжимается, как её тело на долю секунды будто замирает, прежде чем она делает короткий, осторожный вдох, не поднимая на него глаз.

Она чувствовала, что в воздухе есть что—то ещё, что—то липкое, неуловимое, не имеющее формы, но отравляющее пространство вокруг. Что—то, что цеплялось за кожу, впитывалось в неё, оставляя неприятный след, даже если она пока не могла объяснить, что именно вызывает это ощущение.

Леонид сделал полшага вперёд, будто ненароком сокращая расстояние, позволяя ей ощутить его присутствие не только взглядом, но и телом, позволяя запаху его одеколона, терпкого и насыщенного, смешанного с теплотой кожи, коснуться её, напоминая, что в этом доме теперь нет границ, что воздух здесь пропитан им, что стены хранят его след, что от него нельзя уйти, нельзя спрятаться, нельзя избежать.

Он смотрел на неё, спокойно, без торопливости, с тем самым выражением, которое появлялось на его лице каждый раз, когда он рассматривал что—то, что ему принадлежит, что уже вписано в его жизнь, даже если тот, кто стоит перед ним, ещё не до конца это осознаёт.

Мужчина знал, как это закончится, и просто ждал.

Затем Леонид повёл её в столовую, не касаясь, не подталкивая, просто двигаясь впереди, ожидая, что она последует за ним, и Лена пошла, хотя ощущение чужеродности, липкое, вязкое, уже впиталось в её кожу, давило на плечи, сжимало горло, мешало дышать ровно. Дом казался слишком просторным, слишком холодным, как будто стены, идеально выверенные по линиям и пропорциям, отталкивали живое тепло, оставляя только порядок, только правильность, только ощущения, от которых нельзя спрятаться.

Хозяйским жестом ей предложили сесть за длинный стол, покрытый матовым стеклом, окружённый тяжёлыми стульями с кожаными спинками, и Лена, не осознавая, сделала это автоматически, словно её тело уже начало подчиняться ритму этого пространства, прежде чем сознание успело осознать, что происходит. Он сел напротив, чуть в стороне, так, чтобы видеть её, чтобы следить за каждым движением, но не настолько близко, чтобы заставить её отпрянуть.

Он говорил мало, не заполнял воздух ненужными словами, не задавал вопросов, которые требуют искренних ответов, а только те, которые позволяли ему наблюдать, считывать, разбирать её по частям, как разгадывают замысловатую комбинацию, зная, что рано или поздно найдут ключ. Голос у него был ровным, размеренным, чуть ленивым, но в этой ленивости ощущалось что—то скрытое, что—то, что пробирало под кожу, заставляло быть настороже, даже если он не сказал ещё ничего важного.

Лена держала руки на коленях, пальцы сжались в замок, ногти чуть врезались в кожу, не до боли, но достаточно, чтобы ощущать реальность, чтобы не позволить себе растечься, раствориться в этом чужом пространстве, где воздух словно тягучий, наполненный чем—то, от чего хочется уйти, но невозможно. Леонид наблюдал за ней, но не открыто, не вызывающе, а так, как смотрят люди, привыкшие к тому, что им ничего не нужно делать впрямую, что всё произойдёт само, если дать достаточно времени.

– Ты молчаливая, – заметил он, поднося к губам бокал с вином, медленно делая глоток, будто смакуя не только вкус, но и саму ситуацию, и Лена поняла, что он не ожидает ответа, что это просто наблюдение, которое не требует комментариев.