Дом, который уже нельзя назвать домом, застрял в её памяти, но не картинками, не деталями, а самой атмосферой – влажный воздух, пропитанный запахом табака и дешёвого спирта, поскрипывающий пол, тени в углах кухни, где мать проводила вечера, окружённая молчанием, не требующим слов. Голос, звучащий где—то внутри, то ли воспоминанием, то ли отголоском её собственной мысли, говорил спокойно, безразлично, не оставляя ни капли сомнений: "Ты не понимаешь, у тебя нет выбора". Эти слова не были ни приговором, ни утешением, они просто констатировали реальность, в которой Лене больше нечего было решать.

Последняя ночь дома прошла в молчании. Лена не пыталась ничего сказать, не спрашивала, не спорила, просто собирала вещи, бесцельно кидая в сумку одежду, чувствуя, как пальцы дрожат, но не пытаясь их остановить. Мать сидела за столом, курила, стряхивала пепел в жестяную банку, полную окурков, в глазах её было нечто застывшее, мёртвое, как будто она уже давно знала, чем всё закончится, и теперь просто дожидалась момента, когда Лена сама встанет и уйдёт.

Когда часы пробили два, она наконец заговорила, но голос её был ровным, будто отмеряя последнее предупреждение:

– Тебе пора спать.

Лена посмотрела на неё, встретилась взглядом с холодными, равнодушными глазами, но не увидела в них сомнения, потому что сомнение могло бы означать, что всё ещё можно изменить. Она не ответила, просто кивнула и закрыла за собой дверь, не будучи уверенной, что увидит её снова.

Теперь, сидя в поезде, она чувствовала, как этот разговор продолжает звучать внутри неё, отдаваясь глухими ударами, вспоминаясь не словами, а самой своей неизбежностью. Она смотрела в окно, но не видела ночного пейзажа, потому что внутри неё больше не было образов, только пустота, в которой медленно вращались мысли, сталкиваясь, разбиваясь друг о друга, но не находя выхода.

В купе находились ещё трое пассажиров, но они существовали отдельно от неё, словно на другом уровне реальности. Напротив сидел тяжело похрапывающий мужчина: от него тянуло смесью алкоголя и пота. В углу устроилась женщина в тёмном капюшоне, свернувшись калачиком, а у двери – молодой парень, который сел позже всех и молча уставился в телефон, не проявляя ни малейшего интереса к окружающему миру. Они были рядом, но в то же время их не было, словно Лена находилась в пустом пространстве, отделённая невидимой стеной, за которую ничего не могло проникнуть.

Она снова посмотрела на своё отражение в стекле и с неожиданной отстранённостью заметила, как бледно оно выглядит, как остро обозначены скулы, как тёмные круги под глазами делают её чужой даже самой себе. Раньше она никогда не всматривалась в себя так долго, но сейчас не могла отвести взгляда, словно пыталась разглядеть в этом лице что—то, что подскажет, кто она теперь, и есть ли у неё ещё хоть что—то, кроме этой дороги в никуда.

Мысли метались, сжимались в сгустки тревоги, но внутри, глубже, было что—то неподвижное, застывшее, словно сломанный механизм, который больше не пытался сопротивляться. В какой—то момент в голову закралась мысль – а что, если просто выйти на следующей станции, исчезнуть в толпе, раствориться в каком—нибудь крошечном городке, где никто не знает её имени? Но ответ пришёл мгновенно, холодный, неизбежный, окончательный – некуда.

Она услышала звук открывающейся двери, резко вздрогнула и обернулась.

В проёме стоял проводник – мужчина лет пятидесяти, в старом, затёртом форменном пиджаке, с усталым лицом, на котором отражалась привычная скука ночной смены. Он лениво провёл взглядом по пассажирам, затем негромко, без особого интереса произнёс: