Что касается того дела, которое беспокоит Лилю и угрожает Миронову, – пусть не беспокоятся. С этим она разберется сама. Она здесь тоже не последний человек. Она строила этот завод, жила в землянке, дышала газами и ядами производства, работала на оборону, голодала и холодала во время войны. Когда надо было сутками долбить мерзлую землю, она брала лом и долбила. Она не знала тогда, что такое газгольдер, компрессор, этилен или пропилен. Она знала нечто большее и значительное – она строила новую жизнь.

К двум часам Фаина выровняла процесс в колонне. Сменщик расписался – режим нормальный.

В душевой и раздевалке царило оживление, естественное для женщин, благополучно отработавших смену у своих грозных аппаратов. Теперь они свободны сутки, а некоторые и двое суток. Переодеваясь у шкафов, они громко разговаривали, шутили, смеялись. Химический запах спецовки мешался с запахом чистой воды, туалетного мыла, дешевого одеколона.

Совсем молодые девки! Химия – производство молодежное. Аппаратчик должен иметь образование не менее десятилетки или ремесленного училища. Аппаратчиками работают первые два года и молодые инженеры. Фаина самая старшая. Впрочем, здесь не делят на молодых и старых. Суконная куртка и противогаз уравнивают всех.

Фаина озабоченно вглядывалась в маленькое зеркало, висевшее на двери ее шкафа. Хотя шла она к Ангелюку, а все равно – заводоуправление. Она еще ничего баба, кожа гладкая, глаза блестят, блестят еще глаза-то. Брови черные, в волосах ни сединки.

Фаина повязала косынку так, чтобы был виден пробор. Подбиралась, подтягивалась. Такая, подобранная и самоуверенная, прошла она через шумный вестибюль заводоуправления, медленно поднялась по широкой лестнице. В руках у нее был плоский пакет, завернутый в газету и перевязанный ниткой. По коридору проходили девушки с бумагами, служащие; возле отдела снабжения толкались командировочные, у отдела найма – рабочие и курсанты. Фаина здоровалась, с кем была знакома, иногда останавливалась, с ней разговаривали почтительно. Она была старая кадровая работница, заслужившая право до всего иметь дело.

И, разговаривая с Ангелюком, Фаина понимала, что в этом праве до всего иметь дело заключается ее сила. Она уселась плотно и основательно, как усаживаются в мягких креслах непривычные к ним простые полные женщины. С грубоватой фамильярностью спросила:

– Слушай, Матвей Кузьмич, что за заваруха с Колчиным? Будь друг, расскажи, пожалуйста.

– Тебе какая забота? – ответил Ангелюк, стараясь говорить дружелюбно. Понимал, кто перед ним сидит.

– Так ведь Лильку мою вызывал.

– Не знаю, зачем вызывал. У покойника надо спросить, зачем вызывал.

– Теперь Миронова тянут.

– «Миронова тянут»… Кто тебе сказал?

– Сказали люди.

– Люди ей сказали! Баба тебе на базаре сказала Мало чего люди говорят! Говорят, будто твоя Лилька чересчур часто в гостиницу ходит.

Проницательный взгляд Фаины показал, что она оценила значение этой осведомленности. Пытаясь исправить свой промах, Ангелюк ворчливо, но примирительно добавил:

– Мне все равно, куда она ходит. Привожу как пример.

Фаина не спускала с него проницательного взгляда.

– Чего хотят от Миронова?

– А я при чем? – возразил Ангелюк. – Не я это дело разбираю.

– Знала я Колчина, – вздохнула Фаина, – да и ты его знал. Сколько нас осталось – старых работников? Мы с тобой да еще несколько человек. Колчин тоже с первых лет. И вот смотри – руки на себя наложил. Суждена, видно, ему такая смерть. Кому сгореть, тот не утонет… Значит, жизнь не мила, значит, жизнь надоела.