– И убили.

Фаина пожала плечом:

– Такая веялка! Брали самых, можно сказать, кто дело начинал. Такого страху напустили. Ангелюк, паразит, Соловками меня пугал, в Соловки, говорит, поедешь. Как же! Воспитываю дочь врагов народа. А я ему: «Все равно, говорю, где землю копать, хоть здесь, хоть на Соловках». Я тогда на котловане землекопом работала.

Фаина раскраснелась, глазки ее весело блестели, стали совсем узенькими и добрыми. Лиля, наоборот, хмурилась. Вино веселило ее только в шумной компании.

Она вспомнила, как пришла первый раз в отдел кадров… Ангелюк стоял, упираясь коленом в стул, читал ее анкету, которую знал, наверно, наизусть.

– За что арестован ваш отец?

– Не знаю.

– На сколько осужден?

– Не знаю.

– Мать?

– На десять лет.

– Кончила срок… Где она?

– В Александрове.

– Имеет минус?

– Да.

Девицы, сотрудницы отдела кадров, пригнулись к столам, затаили дыхание – бывали с Лилей в клубе, на танцах, и не знали, что она такая.

– Ах, ваша фамилия Кузнецова, – как бы начиная о чем-то догадываться, сказал Ангелюк.

Не следовало говорить ему, где живет мама. Он может написать туда, снова начнутся мамины мучения. Зачем она сказала? Ведь могла ответить, что не знает.

– Кузнецов, – Ангелюк сделал вид, будто догадался наконец, в чем дело, – тот самый Кузнецов, который был здесь когда-то начальником строительства?

– Да, был.

– Как же вы не знаете, за что арестован Кузнецов? Он арестован как враг народа. Как враг народа, – повторил Ангелюк, – а вы умолчали, скрыли.

– Я написала: родители арестованы в тридцать седьмом году.

– Арестованы, – подхватил Ангелюк, – а за что? Скрыли! Все знают, а вы не знаете? Родная дочь! Скрыли! Нехорошо! Неискренне!

Так стыдил он Лилю. Да и что от такой ожидать? Озлоблена. И всегда будет озлоблена.

– Вы понимаете, на какой завод хотите поступить?

Лиля молчала.

– Здесь работают только проверенные люди. А вы скрыли. Плохо! – Ангелюк закрыл папку. – Придете завтра за документами…

Фаина убирала со стола. Сколько бы ни выпила, никогда не оставляла стол неубранным.

Лиля сидела, подперев щеки кулаками. Она отчетливо помнила: Колчин приходил к ним в барак, смотрел на нее, на маленькую. В войну приносил продукты. После войны пытался устроить ее на завод. И все же всегда был непонятен ей и неудобен. И говорить о нем не хотелось. И Фаина о нем не говорила. А если и говорила, то нехотя – не говорила, отговаривалась: мало ли людей помирают, все помирают, царствие им небесное, на всех ни слез, ни горя не хватит.

Но Лиля видела: что-то сильно задело Фаину в этой смерти, и раз уж зашла об этом речь, Лиля не даст ей отговориться.

– Почему Колчин отравился?

Фаина разбирала постель. Лиля видела ее толстую, широкую, непробиваемую спину.

– А кто его знает, всегда был чокнутый.

– Почему он у меня взял пробирку, потом в больницу вызывал?

– Мог и у другого взять, мог и другого вызвать.

– Ведь он бывал у нас.

– Когда это?

– Когда в бараке жили.

– В ба-ра-ке. Бывал. Мало кто бывал. Все старые работники бывали. Сколько нас осталось, старых работников?

– Ведь это серьезно. Разве ты не понимаешь?

– Все понимаю, – насмешливо протянула Фаина, – только о чем говорить? Помер – о чем говорить-то? Как дознаешься? Человек родится – кричит, помирает – молчит. Отчего да почему. Взял да и помер. Лег, вздохнул, да и ножки протянул.

– А зачем меня к нему посылала на завод устраиваться?

Толстое лицо Фаины изобразило искреннее удивление.

– Забыла, в какое время жили? Тут к кому хочешь пошлешь. Я тебя и так и этак. Спасибо, Миронов Володя помог.

– Думаешь, я ничего не помню? Все помню. И как приходил, и как талоны тебе давал. Что-то за этим есть? Знаешь, только говорить не хочешь.