– Ее муж сгорел на костре, отказавшись отречься от протестантизма, – отец закашлялся. – Она родила в Тауэре мальчика и умерла. Ходили слухи, что Мария Кровавая хотела выдать малыша за собственного ребенка, однако той порой она тоже была при смерти.

Захлопнув книгу, отец подытожил:

– Гренвиллы выживали в Тауэре, а Сабуровы в сибирской ссылке. Мы люди упрямые.

Максим Михайлович, которого успели похоронить заживо, тоже считал себя упрямым человеком.

Парень явственно смутился:

– Извините, я имел в виду что вы много путешествовали, мистер Гренвилл.

Сабуров снова восхитился способности своих почти соплеменников изящно выходить из неловкой ситуации.

– Ничего страшного, – он облачился в пальто. – Я поймаю кэб до полицейского морга.

Мистер Грин водрузил на голову котелок.

– Никаких кэбов, – отозвался парень. – Вам придают экипаж и возницу, то есть меня. В отличие от вас, я вооружен, мистер Гренвилл. На всякий случай, – добавил он.

Тоби вертелся у двери, однако Сабуров неожиданно поинтересовался:

– Зачем вы изучали страницу некрологов? – мистер Грин открыл рот. – Вряд ли там написали о наших жертвах.

Его собеседник покраснел.

– Там печатают и сообщения о безвестно пропавших. Посмотрите, – он сунул Сабурову газету. – Миссис Джеймс Бакли беспокоится о судьбе ее незамужней сестры, мисс Маргарет Перегрин, двадцати трех лет. В последний раз мисс Перегрин навещала миссис Бакли в феврале, а сейчас на дворе апрель.

Сабуров сверился с золотым брегетом.

– Морг подождет, – скомандовал он. – Мы едем к Бакли. Лошади здесь такие же скверные, как и чай?

Грин широко улыбнулся:

– За ними следит другой отдел, мистер Гренвилл. Через четверть часа мы окажемся на вокзале Чаринг-Кросс.

Связываться с миссис Бакли предполагалось через священника церкви святой Марии в Финчли. Поезда в северный пригород ходили часто.

– Я оставлю экипаж на вокзале, – уверил его Грин. – Полиция присмотрит за лошадьми.

Первым вырвавшись на лестницу, Тоби облегченно бросился вниз.

Заложив руки за спину, Сабуров изучал помпезную картину маслом, осеняющую гостиную преподобного Джеймса Бакли. Хорошенькая девушка в скромном платье опустилась на колени перед распятием, обвитым белыми лилиями. Сзади раздался суховатый кашель. Максим Михайлович обернулся.

– У вас нет картин более позднего периода его творчества? – Сабуров кивнул на холст. – Они ценятся выше, чем подобная живопись.

Преподобный Бакли поджал и без того тонкие губы.

– Нет, – неприязненно ответил священник. – Мы не поддерживаем это направление в искусстве.

Сабуров не сомневался, что семейство Бакли не оценит яркие холсты безвременно ушедшего гения английской живописи, как о нем писал профессор Оксфордского университета Рёскин. Мистер Фредерик Перегрин скончался двадцать лет назад.

– Официально от туберкулеза, – вспомнил Сабуров. – Наверняка, он увлекался и опиумом.

Преподобный Бакли, впрочем, не возражал против дагеротипа покойного тестя. Снимок в серебряной рамке красовался на камине. Переведя взгляд на худощавую женщину в чепце, маячившую за спиной Бакли, Сабуров увидел семейное сходство.

– Он изобразил на картине дочь, – Максим Михайлович присмотрелся. – Ей здесь лет пятнадцать.

Румянец на щеках нынешней миссис Бакли сменился глубокими морщинами. Женщина сцепила костлявые пальцы на заметно выдающемся вперед животе. Гостиную украсили большой семейной фотографией. Перехватив взгляд Сабурова, Бакли напыщенно сказал:

– Господь благословил нас, мистер Гренвилл, – он поднял палец. – Сказано, что жены спасутся чадородием. У нас девять мальчиков и моя жена ожидает десятого ребенка. Старшие дети в школе, дома только малыши.