– Успокойся, – сказала она. – Их кандидат еще не рукоположен.

– И не будет! – Людовик выхватил вино и выпил залпом. – Я не позволю этим наглым грубиянам противоречить мне. Это немыслимо! Я в своем праве. Что бы ни случилось, клянусь святым Дионисием, им меня не одолеть.

– Я знала, что так случится, – проговорила она и сжала губы. Дело было сделано. Она просила его съездить в Бурж и разъяснить свои намерения, но он пребывал в уверенности, что его власти подчинятся и так.

– Я напишу папе, чтобы он запретил выборы, и я откажу де ла Шатру во въезде в Бурж.

– Папа Иннокентий выступает за свободные выборы прелатов, – сказала она. – Он может поддержать их кандидата.

– Мне все равно, за что он выступает. Я не позволю, чтобы этот чужак был моим архиепископом. Я буду отстаивать свое право выбирать духовенство в моем собственном королевстве до последнего вздоха! – Людовик смял пергамент и швырнул его через всю комнату.

– Напиши папе римскому очень вежливо, – предупредила она.

– Я напишу ему, как сочту нужным. Не я начал эти раздоры. – Он рывком поднялся на ноги.

– У меня пошла кровь, – сказала она, решив расправиться с плохими новостями одним махом.

– Почему все так сложно? – Его шумный, со стоном, выдох был полон разочарования. – Чем я провинился, что все и вся сговорились против меня? Я стараюсь быть образцовым монархом, и вот моя награда: непокорное духовенство и бесплодная жена! – Он бросился вон из комнаты, опрокинув по пути табуретку.

Алиенора прислонила больную голову к прохладной каменной стене. В Бурже все пошло бы иначе, если бы Людовик последовал ее совету и все заранее обсудил с монахами. Теперь будут споры и неловкие объяснения, а Людовик впал в ярость, отравляя всем жизнь. Взрослый мужчина и король, помазанник Божий, он бывал настолько ребячлив и наивен, что приводил Алиенору в отчаяние.

День угасал. Петронилла была навеселе, выпив слишком много вина на пиру. На следующей неделе двор возвращался в Пуатье, а затем в Париж, и идиллия почти закончилась. Она так натанцевалась в своих тонких туфлях из лайки, что разболелись ноги. Рауль утверждал, что не любит танцы, но двигался изящно и быстро вмешивался, отгоняя молодых парней, добивавшихся ее благосклонности. Она смеялась над шутами до боли в боках, подпевала трубадурам, хлопая в ладоши и красиво выводя мелодию. Теперь все закончилось, и придворные расходились на ночлег, Алиенора – в свои покои, а Людовик – на молитву.

Рауль сидел с Петрониллой за столиком на помосте среди крошек и догорающих свечей. Он подлил вина в свой кубок и плеснул в ее. Вокруг слуги убирали столы, оттаскивая их к стенам зала, но стол на помосте не трогали.

– Итак, – сказал Рауль, – за что мы с вами будем пить?

– Не знаю, мессир, – сказала она с кокетливой улыбкой. Вы более опытны в произнесении тостов, чем я.

– Тогда за прекрасное вино и красивых женщин Аквитании. – Он поднял свой кубок.

Она нахмурилась:

– За красивых женщин?

– Только за одну, – поправился он. – За самую прекрасную сестру королевы.

– Скажи мое имя, – попросила она.

– Петронилла.

От звука его голоса она задрожала. Петронилла подняла свой кубок.

– За прекрасное вино и сильных мужчин, – сказала она. – И за самого несовершенного кузена короля. – Она отпила большой глоток.

– Скажи мое имя, – попросил и он.

– Я повторяю его без конца по ночам, когда меня слышит только подушка. – Она провела указательным пальцем по ободку своей чаши. – Но если бы ваша голова лежала на моей подушке, вы могли бы услышать все сами.

Он понизил голос и огляделся: