– Привет.

– Чего тебе?

– Уже и поздороваться с собственной дочерью нельзя?

Не останавливаясь, она молча закатила глаза. Они прошли к багажным лентам, в зал прилета, где женщины в ярких гавайских муу-муу надевали на шеи туристам гирлянды белых и сиреневых цветов.

На улице ярко светило солнце, через ограду парковки свешивались цветущие ветви бугенвиллей. Джонни направился к прокату автомобилей, и через десять минут все они уже мчались в «мустанге»-кабриолете по единственному на острове скоростному шоссе. Заехав в супермаркет, загрузили машину продуктами и продолжили путь.

Справа бесконечной золотой полосой тянулся песчаный пляж, на который набегали, рассыпаясь и оседая на черных осколках скал, синие волны. Чем дальше на север, тем зеленее делался пейзаж за окном, тем пышнее растительность.

– Красотища же, – сказал Джонни Маре.

Сидя на пассажирском сиденье, она уткнулась в телефон и непрерывно переписывалась с кем-то.

– Угу, – буркнула она, не поднимая взгляда.

– Мара. – Джонни сказал это таким тоном, будто предупреждал: мол, по тонкому льду ходишь.

– Эшли домашку прислала. Я же говорила – мне нельзя школу пропускать.

– Мара…

Дочь искоса посмотрела на него.

– Волны. Песок. Толстые бледнокожие люди в гавайских рубашках. Мужчины в сандалиях на носки. Папа, отдых супер. Я сразу же напрочь забыла, что мама умерла. Спасибо огромное.

И снова принялась набирать сообщение. Джонни махнул рукой.

Вьющаяся по берегу дорога растворялась в изумрудном лоскутном одеяле долины Ханалеи.

Город Ханалеи представлял собой россыпь деревянных зданий с яркими вывесками и прилавков со строганым льдом. Джонни свернул туда, куда велел навигатор, и резко сбросил скорость: вдоль дороги, по обеим ее сторонам, толпились байкеры и виндсерферы.

Дом Джонни снял старомодный, в гавайском стиле. Находился он на улице Уэке, но произносилось ее название как «Веке».

Джонни свернул на дорожку, усыпанную песком с коралловой крошкой, и остановил машину. Мальчишки, не в силах высидеть ни секундой дольше, немедленно выскочили наружу. Джонни отнес два чемодана на крыльцо и отпер дверь. Пол в доме был деревянный, а мебель в стиле пятидесятых, бамбуковая. И повсюду подушки с ярким цветочным рисунком. Небольшая кухонька, отделанная акацией коа, оказалась слева от входа, а справа уютная гостиная. Увидев огромный телевизор, мальчишки пришли в восторг.

– Чур, я первый!

– Нет, я! – вопили они, бегая по дому.

Джонни подошел к стеклянным раздвижным дверям, которые выходили на лужайку за домом. Далеко внизу синела бухта Ханалеи-бэй. Джонни вспомнил, как они приезжали сюда с Кейт. «Пошли в постель, Джонни Райан, – хочу тебя вознаградить».

Тут, прервав воспоминания, в него с разбегу врезался Уиллз:

– Па, мы есть хотим.

Рядом вырос Лукас:

– С голоду умираем.

Ну разумеется. Дома-то уже почти девять вечера. Как же он забыл покормить детей?

– Точно. Тут есть один бар, мы с мамой его обожаем. Сейчас все туда пойдем.

Лукас хихикнул:

– Па, нам в бар нельзя.

Джонни погладил его по голове:

– В Вашингтоне[1], может, и нельзя, а тут в самый раз.

– Круто! – возликовал Уиллз.

Джонни слышал, как Мара на кухне раскладывает покупки. Хороший знак. Ему не пришлось ни умолять ее, ни грозить.

Не прошло и получаса, как они распределили спальни, распаковали чемоданы и переоделись в футболки и шорты, а после по тихой улочке направились к ветхому деревянному зданию в центре городка. Бар назывался «Таити Нуи», и Кейти любила его за китчево-полинезийский стиль, который здесь проявлялся не только в интерьере.