Константин рассмотрел портсигар, пощёлкал крышкой.

– Красивый… И лошадь совсем как живая.

Он вышел на крыльцо, свернул самокрутку, затянулся… Лёшка увязался за отцом, внимательно смотрел, как тот курит, выдыхая дым через нос.

– Ты, тять, неправильно куришь, некрасиво. А Яша с Колькой – красиво, они дым колечками изо рта выпускают.

Потом Лёшка, конечно, говорил, что не видел мамку, стоящую за спиной. Честное слово, вот те крест, отсохни рука!.. Зачем тятьке сказал?.. Так ему можно, только мамке нельзя.

Яшке влетело. Мать с плачем и причитаниями достала из шкафа отцовский ремень и несколько раз ударила сына по спине и мягкому месту. Совсем не больно, Яшка и не такое вытерпел бы. Хуже всего были мамкины слёзы. Сморкаясь в передник и всхлипывая, она долго выговаривала, что маленьким курить нельзя, да и вообще никому нельзя. Вон тятька курил, так кашлем заходился, и грудь у него болела… Смотрит он сейчас с неба на сына своего непутёвого и плачет.

Мамка сняла с божницы икону Спасителя и заставила Яшку пообещать, что никогда не притронется к табаку. Тот опешил и пообещал.

– Целуй икону, – потребовала мать.

Яшка приложился к лику Спасителя.

За всю свою жизнь он ни разу не нарушил данного матери обещания, даже после её смерти.

Редкий день проходил без того, чтобы в избу не стучал кто-нибудь, жаждущий исцеления. Заглядывали в дом бабы с цепляющимися за юбку маленькими детишками, клали на стол узелочки с гостинцами или деньги:

– Лёшеньку… Христа ради. Мы издалека, из Окунёвки пришли.

Вера поджимала губы, едва сдерживая раздражение, и потом неизменно выговаривала сыну:

– Горюшко ты моё луковое! Зачем же ты разболтал ребятам? Ведь проходу не дают, чуть свет – уже стучат. Не ровен час, тиф в избу принесут.

Лёшка обычно отмалчивался, но как-то не выдержал:

– Если бы маме Соне смог помочь какой-нибудь мальчишка, то я бы и ночью к нему пришёл. Просил бы спасти мамку.

В один из дней на пороге появилась молодая баба в простенькой кофте и юбке, державшая на руках маленькую девчонку. Та была очень плоха – это стало понятно даже Вере, весьма далёкой от медицины. Лицо у больной было белым до синевы, со впалыми щеками и пульсирующей на лбу жилкой.

– Сказывали, мальчик здесь ручками лечит, – неуверенно начала молодуха, – дочка захворала.

Вера обмахнула полотенцем лавку:

– Кладите её сюда, сейчас за Лёшенькой пошлю. Поля, кликни Лёшу.

Полинка разыскала брата на улице. Он с увлечением играл в хоронушки, но не спрятался в овраге или сарае, как остальные ребята, а прохаживался прямо перед носом у водящего, который не замечал нахального игрока.

– Глаза по ложке, да не видят ни крошки, – сдавленно хихикал хитрец.

– Лёш, мамка зовёт! – крикнула Полина.

Лёшка вздрогнул, а у водящего как будто пелена с глаз упала. С радостным воплем он бросился к палочке-застукалочке за Анисьин сарай.

– Зачем зовёт? – повернул Лёшка раскрасневшееся от азарта лицо.

– Пришли к тебе.

– Я не играю – дела, – с сожалением сказал он Лёньке и заторопился к дому.

Молодуха поднялась навстречу:

– Вот… дочка захворала… Ни водицы, ни хлебца душа у ей не принимает, выворачивает наизнанку, до ветру часто… так и льёт…

Лёша опустился на краешек лавки и приложил руки к впалому животу девчонки. Ладони очень чувствительно стало колоть, сотки мелких иголочек впились в кожу, перед глазами всё вертелось, как будто не на скамье Лёшка сидел, а на карусели.

– У неё какая-то заразная болезнь, – сказал он, – я помогу, но потом надо ехать в больницу.

Мать охнула, судорожно сцепила руки в замок. Только этого не хватало! Не дай бог, тиф… или чего похуже, надо поскорее спровадить гостей. И она, собрав всю решимость, сказала молодухе: