К России Харпер относился с искренним интересом, и ярым антисоветчиком не был. В 1945 году в США вышло посмертное издание его мемуаров «The Russia I believe in» («Россия, в которую я верю»). В СССР они были изданы в 1962 году Издательством иностранной литературы крайне ограниченным тиражом под грифом «Рассылается по специальному списку», был тогда и такой.

Читать Харпера интересно, хотя, как истинный янки, он нередко и лицемерит. А вспомнил я о нём вот почему…

Накануне Февральских событий в России Харпер состоял при после США в Петербурге Фрэнсисе, назначенном весной 1916 года. Американцы не ввязывались прямо в антиниколаевский заговор, оставляя техническую сторону дела англичанам, однако руку на пульсе держали.

Харпер вернулся в США из последней дореволюционной поездки в Россию в конце сентября 1916 года. И когда в России началась революция, Госдепартамент тут же запросил у него экстренный анализ с оценкой ситуации. 15 марта 1917 года Харпер телеграфировал из Чикаго в Вашингтон:

«Прошлым летом думские деятели доверительно говорили, что революция может стать необходимой, и просили меня, если она произойдёт, разъяснить её политический, а не социальный характер»[164].

Признание любопытное, не так ли?

Поясню, что политическая революция применительно к тогдашней России означала просто замену полуфеодального самодержавия «чистым» строем капитализма при не только сохранении, а даже упрочении института частной собственности на средства производства, землю и недра земли. Политическая революция – это война дворцов против дворцов.

Социальная же революция – это война хижин против дворцов, это замена власти частных собственников, эксплуатирующих чужой труд, властью трудящихся масс.

Политическая революция в России была для собственников Америки выгодна, социальная же – смертельно опасна.

В телеграмме в госдеп Харпер давал весьма квалифицированную оценку как событиям, так и задействованным в них лицам: Львову, Гучкову, Керенскому, Милюкову, Терещенко, Некрасову, Шингарёву, Мануилову, и заключал:

«Такие люди смогут внушить к себе доверие общественности и армии… Цель революции, цель думы на протяжении последнего года и цель общественных организаций заключается в создании условий, которые позволили ли бы России мобилизовать все свои силы. Поэтому революция означает более эффективное ведение войны и войну до победы»[165].

Всё тут было сказано ясно, и жаль, что об этой телеграмме не была извещена тогда широкая российская масса – возможно, у неё энтузиазма по отношению к «Временным», обслуживающим чужие интересы, поубавилось бы уже весной 1917 года.

Интересно сопоставить мнение янки Харпера с мнением известного читателю железнодорожного генерала, профессора Ломоносова.

Фигура это, напоминаю, не очень-то прозрачная. Летом 1917 года Ломоносов был направлен Временным правительством в Америку для заказа паровозов и вернулся в Россию лишь через два года, но вернулся. В сентябре 1919 года стал членом президиума Высшего Совета Народного Хозяйства РСФСР, членом коллегии НКПС, находился в поле зрения Ленина, который профессора ценил. Уже как уполномоченный Совнаркома, Ломоносов в июне 1920 года опять уехал в Европу закупать паровозы, но кончилось тем, что он остался на Западе, жил в США, умер в Канаде.

В мае 1919 года в Нью-Йорке Ломоносов издал на английском языке свои записки о Феврале 1917 года, где писал, в частности:

«Весь состав министерства (имеется в виду Временное правительство. – С.К.) мне не нравился. Ну, какой министр финансов Терещенко, … служивший по балетной части… А Некрасов, идеалист, профессор статистики сооружений без трудов… Наконец, Шингарёв, бесспорно умный человек, но он по образованию врач… Причем же земледелие и землеустройство?…», и т. д.