– Успокойтесь, успокойтесь, Екатерина Федоровна, – сказал я, – слезами делу не поможешь, надо подумать, как их разыскать скорее.

Пачкалина успокоилась так же внезапно, как и зарыдала.

– Как же, разыщешь их, – сказала она мрачно. – Ищи-свищи теперь. Теперь ищи их, свищи, как говорится, ветра в поле. Значит, кроме шубы, взяли они два кольца моих, один с бриллиантиком, а другой с зелененьким камушком. Да, с камушком, значит, зелененьким. Сережки, конечно, тоже забрали…

– Зеленый камушек – самоцвет, что ли?

– Как же, самоцвет! Изумруд.

– Угу, понятно, изумруд. А бриллиантик какой?

– Какой – обыкновенный. Что я ювелир, что ли?

– Подумайте еще раз над моим вопросом. Мы должны подробно описать для розыска кольцо – это в ваших же интересах.

– Ну, обыкновенный бриллиант, значит. Конечно, два карата в ём есть.

Я улыбнулся:

– Два карата – это не обычный бриллиант. Это крупный бриллиант. Ну да Бог с ним. Деньги взяли?

– Так ведь говорила я уже – книжек предъявительских на четыре с половиной тысячи. Предъявительских книжек, как говорится, три штуки забрали.

Я взял ручку и придвинул к себе лист бумаги:

– В каких сберкассах были помещены вклады?

– Да не помню я. Не помню я, значит, в какую кассу клала.

Я с удивлением воззрился на нее:

– То есть как не помните? Не помните сберкассу, в которой храните четыре с половиной тысячи?

– Вот и не помню! Да и чего мне помнить было, когда там, на книжке, значит, написано было – и номер, и адрес! Кто же знал, что из обэхаэса эти, ну, то есть, я говорю, аферисты самые заявятся…

И она снова зарыдала – искренне, горестно, ненавидяще. Вот так же она рыдала десять лет назад, когда молоденький лейтенант Тихонов опечатывал ее пивной ларек на станции Лианозово, в котором оказалось левых сорок килограммов красной икры. По стоимости кетовой икры хищение тянуло на часть вторую статьи девяносто второй Уголовного кодекса – до семи лет. Тогда Пачкалина, которая в те времена еще была не Пачкалина, а Краснухина, а среди завсегдатаев ее забегаловки больше была известна под прозвищем Катька-Катафалк, стала объяснять мне со всеми своими бесконечными «как говорится», «конечно», «значит», что икры здесь не сорок килограммов, а только двадцать – остальное пиво, и я никак не мог сообразить, при чем здесь пиво, пока после ста повторов не уяснил, что, как говорится-конечно-значит, пиво, налитое в кетовую икру, начинает подбраживать, впитывается, каждая икринка набухает и становится еще аппетитнее. И тут надо только постараться мгновенно распродать товар, чтобы он весь не прокис, лучше всего на бутербродах: порция слишком мала, чтобы испортить желудок, да и самый бережливый не станет держать впрок. Таким образом, жулик в мгновение ока превращает литр пива ценой сорок четыре копейки в килограмм икры за семь рублей с полтиной плюс буфетная наценка. Плюс, в случае чего, и статья другая, полегче, чем за ворованную икру. Вместе с мрачным мужчиной из торгинспекции и общественным контролером я снял остатки, изъял кассу и опечатал ларек – вот тогда Краснухина зло и испуганно зарыдала басом. Я привез ее в райотдел милиции и больше не видел: мне подкинули какое-то другое дело.

А теперь она была потерпевшей. Одинокая женщина, оператор в котельной, а попросту говоря – кочегар, у которой изъяли мошенники два драгоценных кольца, серьги, каракулевое манто и на четыре с половиной тысячи сберкнижек…

Я долго барабанил пальцами по столу, потом спросил:

– Объясните мне, Екатерина Федоровна, такую несуразность: как же это получается, что к вам, одинокой, бедной женщине, честной труженице, приходят якобы из милиции, производят обыск и изымают более чем на десять тысяч ценностей, и вы – рабочий человек, которому нечего терять и некого бояться, – не говоря худого слова, все это отдаете им?