– Ваша матушка больна, – начала я, стараясь говорить ровно и уверенно. – Я здесь не для того, чтобы потакать ее капризам. Я здесь для того, чтобы лечить ее. Поставить на ноги.

Красавец-император нахмурился. Его лицо стало суровым, а брови сошлись на переносице. «Писец!» – промелькнуло в голове. «Я тут! Я тут!» – наяривал вокруг меня круги виртуальный полярный лис, как бы подчеркивая, что живой мне отсюда не уйти.

– Разве морить голодом – это лечение? – резко спросил Аладар, и в его голосе прозвучала опасная нотка. – Так могу лечить и я…

Боже, как зловеще это прозвучало! Внутри у меня зашевелилась тревога, и я почувствовала, как сердце забилось чаще. За эту неделю, которую я честно пытаюсь пережить, я научилась считывать его взгляды и жесты. Эти красивые губы, не дрогнув, выносили смертные приговоры, иногда даже с улыбкой. Мне казалось, что жестокости этому молодому императору не занимать. Он сам мог сдавать ее в аренду.

– Это специальная диета, разработанная… – начала я, мысленно ссылаясь на Бернштейна, – очень талантливым человеком… Целителем. Она помогает стабилизировать состояние больной, если соблюдать рекомендации: никаких сладостей, никаких углеводов… Если говорить проще, то ни хлеба, ни булочек, ни тостов, ни тортов, ни бисквитов – всё запрещено!

Император перебил меня, его взгляд стал еще более строгим.

– Это я уже слышал, – сказал он спокойно. – А руки ты ей зачем выкручиваешь? Она мне всё рассказала. Как ты пользуешься беспомощностью моей матушки, чтобы измываться над ней.

Я ощутила вокруг себя невидимые стены, будто невидимый груз давил на меня со всех сторон.

– Ну, давайте начнем с того, что долгое время ваша матушка лежала без движения, – терпеливо продолжила я. – Ее носили на руках, кормили с ложечки. И мышцы у нее атрофировались.

– Атро… что? – переспросил Аладар, его брови поднялись чуть выше.

– Ослабели. И теперь не выполняют своих функций, – быстро исправилась я, стараясь не разбрасываться незнакомыми словами в чужом подозрительном мире. – И поэтому я сгибаю и разгибаю ее руки, пальцы, стимулируя мышцы, чтобы они укреплялись. – А как ты это делаешь, раз она плачет, что у нее руки болят? – спросил император, и в его голосе звучала тревога, смешанная с подозрением.

– Они и будут болеть, пока мышцы не начнут работать, – спокойно, но с твердостью в голосе я продолжила. – Понимаете, мышцы настолько слабы, что ваша матушка не может сама согнуть пальцы. Это произошло потому, что её кормили с ложечки, – сделала я паузу, чтобы подчеркнуть важность слов, – но я уверена, что через неделю она сможет есть сама – ложкой, без помощи посторонних, и даже придерживать тарелку.

Я знала, что каждое его движение – это проявление абсолютной власти, которой никто не осмеливался оспаривать. Его власть была реальна, ощутима – и эта правда внушала мне одновременно и ужас, и трепет.

Голос императора вдруг стал более напряженным, его слова звучали как упрек, но в них слышалась тревога:

– Моя матушка говорит, что это ужасно больно! Что ты издеваешься над её беспомощным состоянием! – его голос меня пугал.

Глава 2

Я вздохнула, стараясь сохранить спокойствие.

– Обычному человеку это не больно. Больному, который отвык делать это сам, может показаться неприятно. Но это не смертельно. Разумеется, ни о какой острой, смертельной боли речи не идет. Я сразу предупредила её, чтобы она говорила, если ей неприятно, тогда я поменяю упражнения, – объяснила я, стараясь быть максимально деликатной. – Просто я хочу, чтобы она быстрее поправилась. Вот и все.