Основной обязанностью «дядьки» было привитие будущему офицеру основ военного уклада жизни. Михалыч регулярно занимался с Ландсбергом шагистикой, учил его приемам обращения со штыком, саблей.

После наступали часы занятий, когда «вольноперы» собирались в классных комнатах и для них начиналась настоящая учеба. Часть ее напоминала гимназические уроки, часть была лекционного типа. Все преподаватели, кроме Закона Божьего, были офицерами, но большей части боевыми, многие со шрамами и следами ранений. Двое или трое прихрамывали, один был и вовсе без одной руки, со страшно изуродованным лицом. Поскольку он преподавал минное дело, этому никто не удивлялся, а «вольноперы» шепотом рассказывали друг другу историю о том, как капитан Егоров во время турецкой войны, спасая товарищей, отбросил голыми руками залетевший в окоп разрывной снаряд, а тот возьми да и разорвись в пяти шагах. Говорили, что свидетелем сего подвига был сам великий князь, и именно его повелением Егоров не был отчислен в инвалидную команду, а навечно остался в списках личного состава батальона и был пристроен на преподавательскую работу.

Другие преподаватели школы вольноопределяющихся порой напоминали Карлу гимназических. Одни были явно увлечены своим предметом и занятия проходили интересно, не по учебнику, со множеством интересных примеров. Иные офицеры явно тяготились своими дидактическими обязанностями, гнусаво и монотонно «отчитывали» свои предметы, вызывая скуку и зевоту. От гимназических преподавателей здешние отличались лишь тем, что не били линейкой по рукам и не грозились написать записку родителям. Наказание лентяям и нерадивым – впрочем, таких в школе вольноопределяющихся оказалось немного – было, в основном, два. Лишние часы строевой подготовки под командой старшего фельдфебеля по кличке Горыныч, либо несколько часов ареста в казарменной «холодной», под присмотром другого старшего фельдфебеля, не менее свирепого и горластого, имени-прозвища которого никто не знал.

Нравились Ландсбергу и отношения «вольноперов» со штатными офицерами батальона. Офицеры были настроены к воспитанникам без исключения дружелюбно, видя под солдатскими шинелями не «пушечное мясо», не «паркетных шаркунов» и «маменькиных сынков», как именовались юнкера, а будущих товарищей. Да и то сказать: «вольнопер» был гораздо ближе любому офицеру-саперу еще и потому, что его путь к офицерским погонам был выбран наиболее трудный.

Конечно, некоторая кастовость наличествовала и здесь. Офицеров-дворян в батальоне было меньше трети. И, несмотря на всеобщее, казалось бы, равенство, офицеры-дворяне держались с прочими товарищами так, что те никогда не забывали сословной разницы.

Среди «вольноперов» дворян было и того меньше – в основном, как и Карл Ландсберг, это были сыновья славных, но обедневших дворянских родов. Не столь древних, как с гордостью думал о своих предках Карл, но все-таки дворяне. Однако он не мог не видеть, что сословное размежевание среди воспитанников школы проявляется гораздо больше, чем в офицерской среде. Мальчики знатного происхождения откровенно сторонились своих товарищей-«разночинцев». Причем иной раз это выглядело столь заметно, что преподаватели и другие офицеры вынуждены были порой делать замечания излишне гордым потомкам дворянских родов.

Что же касается самого Карла, то подобная кастовость ставила в тупик его самого: по происхождению он был знатен своими предками, но при этом беден, как церковная мышь. Поэтому он никогда не примыкал к «радикально» настроенным воспитанникам.