Он ушел в науку с головой, но в 1938 году по партийно-комсомольскому призыву был вытащен оттуда за чуб и определен в разведку. Квасников просил лишь одного: разрешить ему защитить уже написанную кандидатскую диссертацию, связанную с производством боеприпасов. На что получил уклончивое: выпадет там, в госбезопасности, время, тогда и защитишь. Время так и не выпало. Но, если честно, отечественная наука потеряла от этой смены деятельности Квасникова меньше, чем приобрела зарождавшаяся научная разведка, в которой новичка-лейтенанта назначили заместителем начальника отделения научно-технической разведки.

Как раз здесь и было место человека с чисто научным, аналитическим складом ума и великолепными техническими познаниями. Он быстро разобрался в приоритетах и задачах своего направления. Этому помогли и довольно частые командировки в Польшу и Германию.

И вскоре бесстрашно схватился с наркомом Лаврентием Берией. Пытался объяснить, что грядущая война принесет много научных открытий не только в создании традиционного вооружения. Еще в 1939 году, пожалуй, первым в разведке, а может, и не только в ней, обратился к нетронутой ранее теме создания атомного взрывчатого вещества и его использования в виде сокрушительного оружия. Позже объяснял, что это было озарение.

Интуиция не подвела. В том же 1939-м из американских научных журналов, которые на удивление регулярно поступали в Советский Союз, разом исчезли все статьи по ядерной тематике. Это натолкнуло на мысль: центр по работе над атомными проектами, пока не ясно, что из себя представляющими, однако уже существующими, похоже, находится в США.

Попытки привлечь внимание наркома Берии к созданию за границей совершенно нового смертоносного оружия никакого результата не дали. В 1940-м Лаврентий Павлович отправил упрямца, но и смельчака подальше – в Польшу, где уже хозяйничали немцы, на мало значащую должность. Под прикрытием участвовал в советско-германской комиссии по репатриации. По мере возможности занимался вербовкой поляков, шедших на нее весьма неохотно. Польские офицеры много обещали взамен на освобождение из плена, а потом отказывались от сотрудничества. Знания и потенциал Леонида Романовича использовались совсем не так и не там, где по-настоящему требовались.

Все же Квасникова вернули. С приближением войны без таких, как он, в Центре было уже не обойтись. И Леонид сразу огорошил Берию личным письменным обращением, уже не несколько абстрактным, как прежде, а вполне конкретным: «За границей ведутся работы в области возможного использования атомной энергии в военных целях». Ну разве не чушь, рассуждать о каком-то неведомом атоме, когда не хватало реальных самолетов и танков, которые так нужны в надвигающейся войне? Как такое могло понравиться Лаврентию Павловичу? Какой-то новичок-очкарик, только призванный в органы, выдвигает чуть не новую доктрину, о которой в госбезопасности если кто и слышал, то краешком чуткого уха.

Однако уже в конце 1940 года, а не позже, как принято считать, Квасников посылает первую свою шифровку в наши резидентуры в США, Великобритании и Германии. В этих странах, по его пока всего лишь предположениям, могли вестись работы над суперсекретным атомным оружием.

Когда грянула война, то схожие шифровки были отправлены по приказу Квасникова во все раскинутые по миру и потихоньку восстановленные резидентуры. Всю информацию о научных исследования в области атома, о добыче урана, хоть в Норвегии, хоть в Чехословакии, быстро и без сомнений – в Москву.