– Она бессильна, сестра. Ей не сравниться с мощью Подземных Теней. Ты зря теряешь время!

Но Хельда не молчала:

– Нарекаю мою новорожденную дочь Морвен и дарую ей материнское благословение, чтобы оно защищало ее и берегло от нечистого колдовства, что опутало нас. Да пребудет на ней благодать Огня и Света. Я отдаю себя взамен и молю Богов услышать меня!

Сигрун хотела прервать ее, но язык почему-то отказался слушаться. Она нахмурилась и закашлялась, пытаясь набрать в грудь воздух. Посреди наполненной черной паутиной комнаты, вспыхнул крошечный огонек.

– Что? – взвизгнула Сигрун. – Нет, нет! Мое колдовство сильнее! Оно нерушимо!

Она швырнула черный плотный туман вперед, чтобы утопить в нем всех вокруг. Но огонек ловко ускользнул от сгустившейся черноты, вспарывая черные нити, точно острое лезвие, и разорвал туман на части. Затем завис над плачущим младенцем и растворился в нем.

Сигрун испустила вопль, сотрясший стены. На бледном, заострившемся лице Хельды отразилось удовлетворение. Она вся обмякла, рухнула на постель и больше не двигалась. Тэлфрин, увидев это, рванулся всем телом вперед: нити уже не удерживали его. На постели он сгреб в охапку безвольное тело жены и завыл, точно раненый зверь.

Слуги сумели наконец распахнуть дверь, и тут же у их ног промелькнуло что-то стремительное и белое, которое с быстротой молнии устремилось к лестнице и пропало из виду.

В тот же час Свет и Тьма сплелись в сложный узел, исказив колдовской замысел, чего Богиня Мертвых совсем не ожидала.

Но у нее еще оставалось время, чтобы взять обещанное.

Дремучий лес застыл, погрузившись в полуденный сон.

Раскидистые ели господствовали от старого погоста у замка до другого края долины, где плескалось Холодное море. Их густые лапы тянулись друг к другу, соперничая за место под солнцем. Редкие вязы мелькали среди этих гигантов и уступали лишь столетним дубам, у которых хватало сил противостоять разросшемуся ельнику.

Из бугристой от корней земли пробивалась овсяница, там, где внезапно расступались ели, сменяясь тенистыми полянами. Кислица и хрустящие шишки усеивали мягкий ковер зеленого мха.

В густой чаще, под изломанными бурями стволами, кралось огромное существо. От каждого шага когтистых лап оставались следы, сочившиеся дождевой влагой. Из широкой груди, поросшей жесткой шерстью, вырывалось хриплое дыхание. Существо всматривалось в лесной полумрак и жадно втягивало воздух, принюхиваясь. Острые уши на лохматой голове приподнялись, а морда оскалилась, обнажая длинные острые клыки.

Зверь почуял добычу.

Впереди пронесся олень, пытаясь скрыться в зарослях папоротника. Черные ноздри зверя затрепетали, а из горла вырвался свирепый рык. Он кинулся вперед, ломая сухой кустарник, чтобы настигнуть жертву. Ведомый голодом, зверь не знал ничего желанней, чем вонзить клыки в трепещущее нежное мясо, напиться свежей дымящейся крови.

Испуганный олень мчался прочь, через болото с его неглубокими ручьями, вздымал тучи брызг, а позади неслась огромная смертоносная тень. Зверь настиг жертву за болотом, повалил в овраг и спустя несколько мгновений борьбы, занялся желанной трапезой.

Ничто бы не отвлекло его от сладостного вкуса добычи, но тут его уши уловили знакомый звук. Зверь прищурился, злобно оскалился и замер над повергнутым оленем, втягивая ноздрями напоенный запахом крови воздух. Затем с ворчанием погрузил клыки в неподвижное тело жертвы.

В шагах двухстах от притаившегося зверя, по дороге, вздымая пыль из-под копыт, неслась вороная лошадь. Ею управляла молодая всадница с разгоряченным от быстрой езды лицом. Бешеный галоп переполнял ее радостью и азартом. Всадница спешила, глаза горели нетерпением. Синий плащ трепетал за спиной, точно крылья птицы, а капюшон слетел с головы, отчего белые волосы развевались.