– Неудивительно. Время решает все.

– Верно. – Она посмотрела на него через плечо. – Послушайте, мне очень жаль, что все так получилось. Извините, что я вас не предупредила, но у меня на этот счет имелись строгие распоряжения. Исходившие прямо от Вольфа.

– Значит, он тут главный? А я думал – Конти.

– Эмилио отвечает за весь творческий процесс – съемки, освещение, режиссуру, окончательный монтаж. Но деньги выделяет телекомпания, и последнее слово за ней. А здесь, на вершине мира, телекомпанию представляет Вольф.

Маршалл обернулся. Вольф не пошел вместе с ними, но далеко внизу можно было различить его призрачно-крошечную фигурку. Он стоял неподвижно за внешним ограждением базы, наблюдая за группой.

Вздохнув, Маршалл снова повернулся к Экберг:

– Это у вас в порядке вещей? Все время тормозить, озираться, искать лучший план?

– Не совсем. Конти сейчас тратит пленки втрое больше обычного.

– Почему?

– Потому что он хочет, чтобы этот фильм стал шедевром. Чем-то вроде его «Моны Лизы». И слишком многое ставит на карту.

– Тогда с чего же великий творец карабкается по кручам вместе с прочим немытым сбродом? Разве его место не в вездеходе?

– Ему необходимо «помелькать на площадке», как это у нас говорится. Для последующего фильма о фильме, куда в конечном счете войдут и дополнительные цифровые материалы.

Маршалл недоверчиво покачал головой, глядя на цирк, в который начинала превращаться реальность.

Едва подъем продолжился, к ним приблизился Конти.

– Есть что-нибудь, что нам следовало бы знать? – спросил он Маршалла с уже привычным для того итальянским акцентом.

– О чем?

Продюсер взмахнул рукой:

– Обо всем. Об этих местах, о погоде, о местной фауне… о любой изюминке, которая могла бы украсить проект.

– Таких вещей много. Это удивительный геологический регион.

Продюсер с некоторым сомнением кивнул:

– Я возьму у вас интервью, когда мы вернемся.

Салли, слышавший их разговор, тут же встрял в него:

– Как глава экспедиции, буду рад оказать любую необходимую помощь.

Конти снова с отсутствующим видом кивнул, уставившись на ледник.

Маршалл призадумался, стоит ли рассказать режиссеру о живущих поблизости аборигенах. Вероятно, они идеально подошли бы на роль той «изюминки», которую искал Конти. Однако он тут же выбросил из головы эту мысль. Вряд ли туниты захотели бы – и уж точно совсем не заслуживали, – чтобы шумная беспардонная киногруппа ворвалась в их селение. Легко догадаться, в какой бы они пришли ужас, если бы вдруг увидели, что творится теперь на горе Фир.

Он покосился на Конти. Составить какое-то впечатление о режиссере было не так-то легко. Несмотря на внешний образ художника, отрешенного от всего мирского, в нем явственно чувствовались и непреклонность, и прагматизм. Этакая невообразимая смесь Трумена Капоте[2] с Дэвидом Лином.[3] Тут кто угодно встал бы в тупик.

Впереди показалась пещера. Ее темный провал загораживали с виду весьма неуклюжие механизмы – подъемный кран на надувных шинах и еще одна машина, предназначение которой оставалось неясным. Выкрашенные в ярко-желтый цвет, они отчетливо выделялись на фоне белого снежного наста и голубого льда. Пока операторы меняли объективы и звуковик настраивал переносной микшер, вокруг машин рассыпалась команда в кожанках. Двое парней забрались в кабины, остальные начали снимать с «Барса» груз и стаскивать его к крану. Присмотревшись внимательнее, Маршалл увидел, что из холщовых мешков выглядывают тяжелые стальные опоры с гидравлической регулировкой подъема.

Барбур наблюдала за их работой, сузив глаза, с карманным компьютером на толстой перчатке в одной руке и цифровым диктофоном в другой. К съемочной группе она относилась с еще большим подозрением, чем Маршалл.