– Ну, приходите на неделе, во вторник, в шесть часов. Успеете?

– Постараюсь.

Вторник, пятнадцать минут седьмого.

– Здравствуйте, извините за опоздание, я бежала с работы, но транспорт…

– Здравствуйте, садитесь. Рассказывайте, как успехи.

– Да никак. Я всё делаю, как вы велели. Произношу в коридоре возле ботинок такие монологи, что уже начинаю думать, не податься ли мне в какой-нибудь народный театр, если таковые еще сохранились. Правду сказать, выговорюсь, и вроде полегче становится.

– А Саша?

– Саша прячется, музыку включает, как я вам и говорила. Потом иногда выглядывает, проверяет, все уже или я еще митингую.

– Сам ничего не говорит?

– Нет, молчит. Один раз пальцем у виска покрутил, вроде: ты что, мать, с ума сошла?

– Вы высказались по этому поводу?

– Разумеется! Это же затягивает, хочется еще и еще говорить. Вроде наркотика. Ну, вы-то, наверное, знаете…

Я кивнула.

– Можете воспроизвести отрывок из любого монолога?

– Пожалуйста! – подозрительно охотно согласилась Мария Михайловна, прижала руки к груди и начала: – Когда я вижу эти ботинки, мне кажется, что вся моя жизнь прошла зря. Все напрасно, все впустую, все как в бездонный колодец! И холодные ночи, и безрадостные дни, и отчаяние, и надежды… У меня ничего не получилось, я ошиблась где-то в самом начале, в чем-то очень существенном и долго не замечала своей ошибки. Я и сейчас не знаю, в чем она заключается, но уже расплачиваюсь за нее… – на глазах женщины заблестели слезы. Шекспир!

– Спасибо, достаточно! Очень впечатляет! Продолжайте в том же духе, думаю, осталось недолго.

– В каком смысле недолго?

– Скоро Саша должен тем или иным образом отреагировать на происходящее.

– Как это – тем или иным образом?

– Самое обидное будет, если он просто уберет ботинки, и мы так никогда и не узнаем, что это было.

– А вы думаете, он может их убрать?

– Может, может, только хотелось бы, чтобы он сперва высказался. Приходите, как только что-нибудь произойдет.

Саша и Мария Михайловна пришли на прием вместе в конце следующей недели. Саша был мрачен, Мария Михайловна как будто помолодела лет на пять-семь.

– Посидишь в коридоре минут пять? – спросила мать и, слегка пританцовывая, прошла в кабинет.

– Посижу, только ты быстрее там, – угрюмо буркнул сын. Сейчас он был гораздо больше похож на нормального подростка, чем в прошлую нашу встречу.

– Кажется, у тебя появились проблемы? – прошептала я в Сашино ухо, привстав на цыпочки.

– Появятся тут! Это вы ее научили?! – прошипел Саша в ответ. Я радостно кивнула.

– Вы представляете, он убрал ботинки!!! – радостно заявила Мария Михайловна. – Я зря вам не верила. Все сработало, как вы и сказали!

– Как это было?

– Ну, я, как всегда, рыдала в коридоре, как Ярославна на какой-то там стене. Тут он выскочил из комнаты, из глаз искры сыплются в самом прямом смысле этого слова, и заорал: «Ты думаешь! Ты чувствуешь! Тебе кажется! А тебя когда-нибудь интересовало, что я чувствую?!!» Я, конечно, сразу поняла, что вот это и есть тот результат, о котором вы мне говорили, и заверила его, что я только и мечтаю узнать о том, что он чувствует. Тут он… тут он заплакал… Вы представляете? Я ему всегда говорила, что мужчина должен быть сильным, и он лет с шести не плакал. А тут вдруг… Я растерялась, а он сквозь слезы говорит: «Ты сама реши, зачем я тебе нужен, а то я ничего не понимаю!» Я тоже разревелась, говорю: «Ты – жизнь моя, у меня, кроме тебя, никого нет, я тебя люблю больше всего на свете!» Он меня обнял, мы вместе поплакали, потом я пирог испекла, а на следующий день – их не было! Вы представляете –