Смущенный Адам вяло пробормотал в ответ что-то невнятное. Шортхаус понимающе кивнул и продолжил доверительным тоном:

– Я пришел к тебе извиниться. Да, извиниться за свое недостойное поведение.

– Да полно тебе, – принялся успокаивать его Адам. – Я вовсе не обижаюсь. Все в порядке.

Шортхаус оживился:

– Так мы можем быть друзьями?

– Друзьями? – проговорил Адам упавшим голосом. – Да, конечно.

– Спасибо, дорогой. Я восхищаюсь твоим великодушием.

Адам снял парик и повесил на крючок.

Шортхаус постоял с минуту, переминаясь с ноги на ногу, затем нарушил молчание:

– Сегодня, кажется, был аншлаг.

– Да, аншлаг, – подхватил Адам. – Публика смеялась довольно часто. Ты заметил?

– Да, конечно. Так ведь опера замечательная.

– Замечательная, – согласился Адам.

– А твоя партия Эрнесто просто жемчужина спектакля. Меня особенно восхищает драматическая ария во втором акте «Cercherò lontana terra»[2].

Адам молчал, не зная, что ответить.

Шортхаус встрепенулся:

– Ладно, пойду сниму с лица эту дрянь.

– Если у тебя закончился крем, то ты можешь…

Шортхаус замотал головой:

– Нет-нет, большое спасибо. Я только посмотрел, какой ты используешь. До завтра.

– Да, – растерянно проговорил Адам. – До завтра.

Он с огромным облегчением посмотрел на закрывающуюся за Шортхаусом дверь и начал переодеваться. Неожиданное преображение Эдвина поставило его в тупик. Он пришел с извинениями. Такого еще не бывало.

Адам продолжал размышлять об этом по пути домой, а придя, тут же все выложил Элизабет.

– Он интересовался кремом для снятия грима? – спросила она. – Это тот, что я тебе купила?

– Нет, старый. А твой я храню отдельно и только недавно открыл. – Он вздохнул. – Впредь придется держать гримерную запертой.

– Я рада, что он наконец перестанет трепать тебе нервы.

– Я тоже, но… – Адам задумался. – Знаешь, дорогая, мне все же не верится. Этот Тартюф просто так ничего не делает. Иногда мне кажется, что он способен даже на убийство.

Адам тогда и не думал, насколько был близок к истине.

В конце января в унылый промозглый день Адам и Элизабет отправились в Оксфорд. Адам отворачивался от холодного ветра, прижимая плотнее к горлу толстое кашне. Для него простудиться сейчас было бы катастрофой. К счастью, поезд хорошо отапливался, так что беспокоиться не следовало. На вокзале они взяли такси до отеля «Булава и скипетр», где у них был забронирован номер. Адам помог Элизабет распаковать и разложить вещи, а затем они спустились в бар, где с радостью увидели Джоан Дэвис, которая одна за столиком потягивала сухой мартини.

От нее Адам узнал, что партию Давида будет исполнять молодой певец из Германии Фриц Абельхайм, а партию пекаря – Джон Барфилд. Сакса, разумеется, будет петь Эдвин Шортхаус, а Вальтера и Еву – Адам и Джоан.

– А ты знакома с дирижером? – спросил Адам. – Что за человек этот Пикок?

Джоан улыбнулась:

– Я с ним знакома, но не близко. Джордж достаточно молод и невероятно обаятелен. «Мейстерзингеры» его первая большая работа, и он наверняка будет экспериментировать. Теперь нам придется забыть то, что мы делали раньше, и усердно ему помогать.

– Но он хоть чего-то стоит?

– Увидим. Но, я думаю, Леви не стал бы его приглашать, будь он бездарен. У Леви на хороших оперных дирижеров особый нюх.

– А кто режиссер?

– Дэниел Резерстон.

– Этот меланхолик? Понятно. А помогает ему, конечно, Карл?

– Да. Он вне себя от радости. Ты же знаешь, какой Карл фанатик Вагнера. Тем более что только недавно разрешили ставить его оперы. Я так и не знаю, почему во время войны Вагнера запрещали.

– Его считают идейным вдохновителем нацизма, – пояснил Адам. – И не без оснований. Оперы Вагнера, взять хотя бы цикл «Кольцо нибелунга», возвеличивающие германский дух, с энтузиазмом приняли нацисты во главе с Гитлером. Вагнер считался главным композитором Третьего рейха. Хотя конечно, в чувствах, которые пробуждают произведения Вагнера, нет ничего плохого. В конце концов, он умер за пятьдесят лет до того, как наци пришли к власти. Извини, увлекся. Я ведь могу рассуждать на эти темы до бесконечности. – Он улыбнулся. – Ты ведь бывала за границей?