Утром Митч выскользнул из постели, собрал свои вещи и покинул квартирку Матильды, стараясь не шуметь. В раздумьях он прогуливался по набережной, где у него произошла встреча с его бывшей преподавательницей литературы. Мадам Ательтоу узнала своего ученика, сидевшего в позе мыслителя на скамейке.

– Ты не так уж изменился, – заговорила она, садясь рядом с ним. – Не говори того же мне, прошло двадцать лет.

Ей было любопытно узнать, чем он занят. Митч рассказал. Она не удивилась и решила, что ремесло книготорговца прекрасно ему подходит. Он запомнился ей усердным учеником и безудержным мечтателем – редкое сочетание, обычно бывало либо одно, либо другое. Митч ничего такого не помнил, как не помнил и занятных историй о себе, которые мадам Ательтоу радостно ему поведала. Она слишком разболталась на вкус человека, почти не спавшего ночью, но ему было приятно ее общество, ее глаза оказались живее, чем он помнил, голос успокаивал. Она рассказала, что живет на другом конце города, редко оттуда выбирается и беззаветно предана книжному магазину в своем квартале. Как Митч ни намекал ей, что уже поздно и что ему пора возвращаться, мадам Ательтоу никак его не отпускала.

– Отчего ты такой угрюмый? Женщина, дела?

– Не то и не другое, – ответил Митч.

– Ты хорош собой, в отличной форме, занят отличным делом – а выглядишь так, будто на тебя рухнули все беды мира.

– Скажем так, для книготорговли сейчас нелегкие времена.

– Люди меньше читают, это верно. Хозяйка моей книжной лавки все время на это жалуется, но ее торговля не страдает. Возможно, ты сам что-то делаешь не так.

– Мой магазин чувствует себя не хуже других, но беда в том, что теперь чиновники решают, что я вправе продавать.

Мадам Ательтоу похлопала его по руке, желая утешить. Его взгляд потерялся где-то между берегом и рекой, медленно струившейся перед ними.

– Я слышала про этот закон. Он совершенно абсурден, еще абсурднее количество людей, посчитавших его принятие оправданным. Но каждый год издается столько книг, что положение, наверное, не настолько серьезное, как ты его изображаешь.

– Ошибаетесь. Содержание сексуального характера, персонаж, определенно принадлежащий к ЛГБТ, язык, сочтенный оскорбительным, намек на суицид, рассуждения о расизме или ксенофобии, сомнение в религии, все, что беспокоит, шокирует или отклоняется от проповедуемой ими морали – все это попало под запрет. Половина авторов, которых открывали нам вы, мадам Ательтоу, отныне вычеркнуты из учебных программ. Сегодня у вас не было бы права ни рассказывать о них, ни упоминать их произведения, ни читать нам отрывки из них.

Так, теплым утром, на приятном ветерке, при бликах света, отражавшегося от неспешной реки, преподаватель на пенсии, сидевшая на скамейке со своим бывшим учеником, узнала о том, что раньше ускользало от ее внимания. Принять эту правду оказалось так трудно, что ей показалось, что на нее обрушилась непомерная тяжесть. Мадам Ательтоу рассердилась, когда в парламенте был принят закон HB 1467; точно так же она сердилась, сталкиваясь в магазине с подорожанием ветчины; сердилась, когда, повредив при неудачном падении плечо, целых пять часов, мучаясь от боли, ждала в отделении неотложной помощи, пока ею займутся. Мадам Ательтоу соглашалась, что в последние года она много сердилась, но бездействовала и сейчас ужасалась этому.

Она повернулась к Митчу и посмотрела на него с сожалением, как смотрела раньше на своих учеников, когда, войдя в класс, начинала занятие с внезапного опроса.

– А ты, малыш Митч, сделал что-нибудь со своим возмущением?