— Вот как устоять тут? — всплеснула руками и всё же схватила пирожок, который тут же откусила, прикрыв от наслаждения глаза. Сыр мигом растаял на языке. Божественно вкусно!  

— Молодец, девочка! Кушай на здоровье!

— Спасибо, — смущённо улыбаясь, пробубнила я. — Очень вкусно!

— Вечером салатики будут. Мать твоя заказала. Жених твой придёт, — я подавилась и отложила выпечку, чувствуя, как мигом пропал аппетит. Жених…

— Я пойду, Альберт Иванович. Опаздываю уже. Спасибо за завтрак, — закрыв пальцами нос, допила смузи, поставила стакан в раковину и под пронзительным взглядом повара покинула кухню.

Одевшись и прихватив куртку Лили, поехала в салон, где несколько часов надо мной издевались. Такое ощущение, что мать пообещала заплатить больше денег тому, что причинит мне как можно больше боли. Скажите, зачем нужна эпиляция всего тела, когда я только собираюсь знакомиться со своим предполагаемым женихом? Он, прости Господи, сразу под юбку мне заглядывать станет?

Вымотанная и злая, я вернулась домой. Хотела я только одного — лечь спать и чтобы меня оставили в покое. Но мать даже руки помыть мне не дала, потащила в комнату, где бесцеремонно стала перебирать вещи в моём гардеробе.

— Разве мы не договорились, что я надеваю синее платье? — раздражённо спросила я.

— Тон выбирай, когда со мной разговариваешь, — резко развернулась ко мне женщина. Снова на лице матери раздуваются ноздри, а взгляд метает молнии.  — Я тебе не подружка, чтобы голос на меня повышать. С Лилей своей так разговаривать будешь. Я твоя мать, и ты обязана беспрекословно выполнять всё, что я тебе говорю.

— Я уже совершеннолетняя, и мне кажется, что сама могу решать, что мне делать, с кем встречаться и с кем проводить время, — не помню, когда я смела разговаривать с матерью в таком тоне. — Я уже самостоятельная.

Звонкий звук пощёчины эхом отозвался в ушах.

— Самостоятельная, говоришь? Тогда съезжай. Прямо сегодня съезжай. Снимай квартиру и проваливай. Неблагодарная! Мы с отцом её кормим, одеваем, учёбу оплачиваем, а она смеет мне перечить! — я сцепляю с силой зубы и с огромным трудом сдерживаю слёзы унижения. Что может быть более унизительным, чем пощёчина? — Я буду контролировать каждый твой шаг, чтобы ты не наделала глупостей. Вот видишь, пампушечка моя, — мать театрально всплеснула руками, — до чего ты меня довела! Ведь я не хотела тебя бить, не хотела нам портить такой важный вечер. А ты меня вывела из себя. Я ведь о тебе забочусь. Чтобы всё у тебя в жизни получилось. Чтобы муж хорошим был. А для этого нужно ему понравиться. Вот так,— пальцами проводит по щеке, которая пылает после удара. Я отклоняюсь, чувствую дикое чувство отвращения и неприязни. — Давай продолжим смотреть платья, чтобы быть красивой, — говорит со мной, как с пятилетним ребёнком. — Вот. Это в самый раз. Покажем твою полную грудь, — неужели я слышу комплимент? Хорошо мать меня ударила. — И скроет полноту ляжек, — всё в порядке. Без упоминания моего убогого внешнего вида не обошлось. Усмехнулась криво и без слов переоделась. — Ну, вот! Красота! И что ты молчишь? — мать надула губы. — Обиделась что ли? Обижайся сколько влезет. Уберись здесь до прихода гостей.

Мать ушла, хлопнув дверью, а я, не сдержав гнева, стала швыряться вещами в стену. Как же я её ненавижу, кто бы знал! Невыносимая женщина! Скомкав вещи, запихнула их в шкаф, и захлопнула дверцы. Достала лист бумаги и коробку карандашей, которые мать не нашла. Сначала рваными движениями, прорывая бумагу, стала рисовать. Чуть успокоившись, сама толком не понимая, стала писать портрет Аслана. Любимые черты лица и умный взгляд чёрных глаз дарили успокоение. Сложила лист бумаги в восемь раз и спрятала в наволочку.