– Так ведь гранаты есть.

– А твои бойцы их когда последний раз метали?

– При мне ни разу.

– Вот то-то и оно. Занятие проведешь. Вас ведь в пехотном училище этому учили?

– Так ведь когда?

– Жить хочешь? – посмотрел в глаза Апраксину, надеясь разглядеть в них хоть толику решимости. – Найдешь время. Я с третьим взводом тебя и Бойко с тыла подопру, чтоб хоть драпать не сразу стали, а немцев боем связали. Не боись, лейтенант! Может, командование сил и средств подбросит, повеселей воевать будет.

– Так точно, товарищ капитан.

Не успели толком оборудовать позиции, как ход события изменил немецкий летчик, скорей всего возвращавшийся после бомбежки города и давший крюк с целью разведки территории, на которую нацелен удар пехотных частей. Начало войны, народ не слишком пуган, все-таки по дороге в основном отступление происходит. Самолет стал кружить над колонной, его маневры выглядели угрожающе. Умная голова нашлась, опасаясь обстрела, дала отмашку.

– Укрыться!

Руководители в колонне остановили автомобили, лошадей и пеший люд, приказали прятаться в подлеске, за обочинами, в поле и под теми же автомобилями. Покружив над дорогой, самолет удалился. Очевидно, смертоносный груз и горючее были уже израсходованы. Некоторые индивиды предположили, что летчик – скрытый интернационалист, а потому пожалел беглецов.

Самолет улетел, и на короткое время по всей дороге стало как-то очень тихо. Апраксин услыхал, как Лепешкин сказал Серенко:

– …немцы нация культурная, ежели им не гадить, то и они тебе…

Окликнул:

– Лепешкин! Окоп готов?

– Уже обустраиваюсь, товарищ лейтенант.

– Проверю…

Где-то ближе к четырем часам вечера лейтенант заметил, что дорога стала более свободной, почти опустевшей. Прямо какое-то затишье.

Что, неужели все вышли?.. Да нет! Не может быть, чтоб уже… Ну вон же!

Наяривая лошадей, выжимая из них весь оставшийся запас сил и прочности, по дороге к позициям неслась вереница повозок, сверху укрытых брезентовыми пологами. Лейтенант еще издали по пестроте одежды на людях понял, что табор перекочевывает с места на место, может, уходит подальше от войны, стремясь остаться на советской стороне. Но почему такая спешка? Грохот от колес и поклажи, тревожный гомон и детский плач долетали до них на большом расстоянии. Где-то за спиной, со стороны основной магистрали, там, где прикрывал тылы роты основной состав полка, послышались артиллерийская канонада и ружейно-пулеметная перестрелка. Как все не вовремя!

Завидев красноармейцев, погонщик с первой же телеги стал кричать:

– Немцы! Немцы!

– Занять места в окопах! – отдал приказ личному составу. – Приготовиться к бою!

Что происходит в тылу, дело десятое, его позиции именно здесь, и защищать их придется согласно распоряжению старшего начальника. Апраксин, поднеся бинокль к глазам, всмотрелся в хвост тележного поезда, успевшего выскочить с перелеска на дистанцию засеянного пшеницей поля. Вот он, противник, с которым еще не встречался воочию в смертельной схватке. Из леса выкатились два мотоцикла, выкрашенных в серый цвет, с прикрепленными к ним боковыми люльками. В жаркую погоду солдаты вермахта в мышиного цвета гимнастерках, экипированы касками с очками. Встав на месте, оба пулеметчика в колясках приложились к прицелам ручных пулеметов и открыли огонь в направлении уходившего прочь цыганского табора.

– Товарищ лейтенант!..

Оглянулся на голос. Сержант Данилов взглядом задавал вопрос. Что делать? Стрелять или…

Стрелять в ответ пока нельзя, немцы вряд ли могли рассмотреть их позиции, а огонь по цыганам открыли, потому как не слишком спешили догнать «перекати-поле», играя с людьми, как кошка с мышкой. Азарт на лицах врагов. Отсюда в бинокль хорошо видно, что лыбятся в предчувствии охотничьего гона.