– Из чего явствует, мистер Гилдерслив, – проговорил председатель, – что необходимость как в документах, так и в свидетельских показаниях отпадает.

– Весьма рад, милорд, – бесстрастно отозвался мистер Гилдерслив. Отложив свои записи в сторону, словно указывая, что с прежней темой покончено, он продолжал: – Теперь я попрошу присягающее лицо обрисовать обстоятельства кончины его матери.

Это было для меня ударом – и я с трудом, путаясь и заикаясь, сумел перечислить одни только голые факты, пока Эмма ободряюще пожимала мне руку.

– Вы зарегистрировали кончину матери у приходского клерка? – спросил мистер Гилдерслив. – Под каким именем?

Я ответил, недоумевая, почему этот вопрос мне задают вторично.

– Милорд, – обратился мистер Гилдерслив к председателю, – я прошу суд принять это свидетельское показание касательно кончины миссис Питер Клоудир, дочери мистера Джона Хаффама.

– Вы удовлетворены? – спросил председатель у мистера Барбеллиона.

– В данном случае нет, сэр: слишком многое с этим вопросом сопряжено.

– Очень хорошо, – заключил мистер Гилдерслив. – Позовите первого свидетеля, мистера Лимпенни.

К моему изумлению, в зал ввели приходского клерка, который выглядел куда наряднее, нежели тогда, за завтраком, в дезабилье. Я недоуменно повернулся к Эмме, но она смотрела в сторону.

Отвечая на вопросы мистера Гилдерслива, клерк подтвердил мои слова и после перекрестного допроса, учиненного мистером Барбеллионом, был отпущен. Затем пригласили второго свидетеля: им оказалась миссис Лиллистоун – та самая женщина, которая обряжала матушку перед погребением. Процедура допроса повторилась: заново переживать утрату – теперь на глазах посторонних – было для меня так невыносимо тяжело, что я закрыл лицо руками.

По удалении миссис Лиллистоун мистер Барбеллион заявил:

– Милорд, наша сторона принимает свидетельское показание относительно кончины владелицы неотчуждаемой собственности Хаффамов и последующего ее перехода присягающему лицу, мастеру Джону Клоудиру.

– Очень хорошо, – записав что-то, отозвался председатель. – В таком случае в истории собственности Хаффамов открывается новая глава. Позвольте выразить надежду, что она окажется более счастливой, нежели все предыдущие.

С места поднялся мистер Гилдерслив, подобрал полы мантии и, возвысив голос, медленно и нараспев, будто пастор, произносящий проповедь, провозгласил:

– Милорд, я ходатайствую о том, чтобы над несовершеннолетним присягающим лицом, умственное и телесное здоровье которого подорвано болезнью, была учреждена опека и он был передан на заботливое попечение супружеской паре: эти супруги преданно ухаживали за ним, когда он очутился под их кровом недужным и неимущим; этих супругов он любит и почитает как ближайших родственников и привычно называет их тетушкой и дядюшкой.

Меня глубоко возмутила ссылка на мою болезнь, якобы подорвавшую мое умственное здоровье, и я был приведен в недоумение тем, что законникам позволяется оскорблять клиентов, за содействие которым они получают плату.

Как только мистер Гилдерслив вновь уселся, председатель суда объявил:

– Это представляется как нельзя более уместным. Мистер Портьюс – в высшей степени уважаемый джентльмен, и, насколько мне известно, является доверенным сотрудником уважаемого банковского дома Квинтард и Мимприсс.

Однако при этих словах вскочил мистер Барбеллион:

– Милорд, наша сторона отвергает это ходатайство самым решительным образом.

Рука Эммы сильнее сжала мою руку.

– Не могу сказать, что ваш протест, мистер Барбеллион, для меня неожиданность, – проговорил председатель. – Тем не менее будьте добры оповестить нас, какими именно причинами вы руководствуетесь, выдвигая ваше возражение.