– Мне строго запрещено знаться с детьми из деревни, – пояснила девочка.

– А ты разве не в деревне живешь?

– Нет. Я живу здесь.

– То есть в этом большом доме? – заинтересовался я.

– Да.

Она сказала об этом как о самом что ни на есть обыденном обстоятельстве.

– Та леди – твоя мать?

– Нет. Моя мать умерла. Отец тоже. Так что я круглая сирота.

Сирота? Интересное слово. Я позавидовал девочке, но потом сообразил, что и сам, наверное, могу назваться сиротой – по крайней мере, наполовину.

– Та леди – экономка, – объяснила девочка. – Мне, конечно, полагалась бы гувернантка. У меня была не одна, но опекуны сказали, что все они не подходят. Миссис Пепперкорн очень строго следит, чтобы я не разговаривала с чужими.

Позади девочки виднелась высокая фигура экономки, которая продолжала разговор с работником. Они, судя по всему, были друг с другом не согласны, работник несколько раз порывался уйти, но дама не замолкала, и ему приходилось возвращаться.

– Она очень близорукая, наверняка тебя не разглядит, – продолжала девочка. – Но если увидит, то прогонит прочь, а меня накажет.

– Накажет? Как?

– Отправят спать без чая, это точно, – спокойно пояснила она. И добавила: – А может, и высекут.

– Высекут?

Она вынула руку из муфты и показала мне жуткие красные полосы на тыльной стороне.

– Тогда, наверное, – сказал я, – лучше мне будет уйти, пока она не увидела.

– Нет, – очень решительно заявила она, – мне хочется еще с тобой поговорить. Мне ведь тут не с кем словом перемолвиться.

– Братьев или сестер у тебя нет? – поинтересовался я.

– Нет. Только миссис Пепперкорн и Бетси, и еще двое слуг, но с ними говорить тоже не позволено.

– И больше ни души – в таком большом доме?

– Ни единой. Но, знаешь, большая часть комнат закрыта. Мы живем только в нескольких. Вот бы здесь были еще дети. А у тебя есть братья и сестры?

– Нет. И знакомых детей тоже нет.

– А как тебя зовут?

– Джон Мелламфи.

– И это все? – удивилась девочка.

– Да. А тебя как зовут?

– У меня очень длинное имя. Хочешь, назову его полностью?

– Да, пожалуйста.

Она набрала в легкие воздуха, закрыла глаза и проговорила:

– Генриетта Луиза Амелия Лидия Хафем Палфрамонд. – Открыла глаза и, не переводя дыхания, пояснила: – Маму звали Луиза, а Генриетта и Лидия были двоюродные бабушки. Вот насчет остальных не знаю.

– Но Хафем? – воскликнул я. – А как это пишется – так же, как название деревни?

– Да. Х-а-ф-е-м.

Желая показать, что я, хоть ношу всего два имени, также не лыком шит, я воскликнул:

– Это и мое имя тоже! Во всяком случае, я думаю, его носил мой дедушка, только писалось оно иначе: Х-а-ф-ф-а-м. Так, знаешь ли, звалась семья, которой принадлежали этот дом, деревня и все окрестные земли.

– Не может быть, – фыркнула девочка.

– Очень даже может. (Вот ведь хлебом ее не корми, дай только сказать поперек.) – Знаешь, Мампси… – Я заколебался. – Они все это получили от Хаффамов.

– Мампси! Не Мампси, а Момпессоны. «Мампси» говорят только деревенские.

Я залился краской стыда. Конечно же, эта фамилия была мне знакома по памятнику в церкви. Почему же я не связал ее с той, которую упомянула миссис Белфлауэр?

– Ты наверняка ошибаешься, – продолжала Генриетта, – ведь я знаю, что этот дом построил дед моего опекуна.

– Так, может, он носил фамилию Хаффам?

– Не думаю, потому что моего опекуна зовут сэр Персевал Момпессон.

Я сгорал от унижения. Выходит, несчастная миссис Белфлауэр все переврала и я зря воображал, будто имею к этому месту какое-то отношение. А эта девочка живет здесь по праву, если сэр Персевал Момпессон ее опекун!