И вновь я пожалел о том, что матушка запретила мне спрашивать Сьюки о ее отце. Как бы то ни было, ответ на ее вопрос был очень простым:

– Нет, Сьюки, потому что, если не соблюдать закон, каждый у каждого сможет забирать все, что ему угодно. И где мы все тогда окажемся?

Это заставило Сьюки прикусить язык. Но мысль была интересная: ради чего-то хорошего можно сделать что-то плохое.

– И что ты скажешь, когда моя мать захочет узнать, где мы были? – спросил я. – Соврешь, что мы и близко не подходили к заставе?

– Но вам совсем не к заставе запрещено подходить! – выкрикнула она и осеклась.

Не к заставе! Тогда почему матушка вечно отказывалась ходить этой дорогой? Мы шагали в молчании, а я размышлял. Потом я обратился к другой загадке:

– Сьюки, не расскажешь ли мне об отцах? О, я говорю не о твоем отце, – поспешно вставил я, а Сьюки покраснела, – я говорю о своем.

– Об этом я ведать не ведаю, мастер Джонни.

– Но мне только и хочется узнать, не умер ли он за много лет до моего рождения?

– Нет, вряд ли. Нет, конечно же нет.

В задумчивом молчании мы продолжали путь. У самой заставы Сьюки внезапно сказала:

– Мой отец нарушил закон. Больше я ничего не скажу, я и этого не должна была вам говорить.

Ее слова я отложил про запас, чтобы обдумать потом, а теперь мои мысли были заняты дорожной заставой, разочарованием, которое я испытал, не увидев ни с той, ни с другой стороны никаких средств передвижения. Мы прошагали еще полмили вдоль парковой стены по левую руку, и проехали мимо нас всего-то две повозки и легкий фаэтон.

– Пора поворачивать назад, мастер Джонни, – огорченно вздохнула Сьюки, когда мы достигли поворота на Хафем.

– Можно чуточку подождать? – спросил я.

В тот же миг до меня донесся издалека металлический визг.

– Послушай, Сьюки. Там что-то едет.

– Нам нужно поторапливаться, мастер Джонни.

Дорога взбиралась по протяженному склону и приблизительно в миле сворачивала; к этой точке и был прикован мой взгляд. Внезапно там что-то появилось. Прежде чем я успел разобраться, что это, раздался перестук – такой дробный и от такого множества конских копыт, что прежде я ничего подобного не слышал. Я различал уже карету и упряжку, галопом несшиеся нам навстречу. Видел лошадиные головы в шорах, они вздергивались и тянулись в сторону, словно противясь движению, и в то же время длинные передние ноги так и мелькали в воздухе, как бы подбирая под себя дорогу. Вот показался закутанный в плащ кучер, он сидел на козлах, держа перед собой кнут, показалась и сама карета, ярко-красная и блестящая. Внезапно Сьюки схватила меня и бесцеремонно оттащила на широкую травянистую обочину.

Карета была уже близко, стук копыт и больших, окованных металлом колес по твердой дороге становился все оглушительней, тяжелые удары отдавались у меня в голове. Пронеслись мимо лошади, до их гигантских голов, выкаченных глаз, казалось, можно было дотянуться рукой, потные бока отливали блеском; за ними – карета, похожая на огромное чудовище на шатких ногах; мелькнули в окнах лица внутренних пассажиров; мелькнули кучер и внешние пассажиры на крыше, жавшиеся друг к другу под ветром.

Еще мгновение – и экипаж укатил, и мне осталось только следить из-под руки Сьюки, как раскачивался и подскакивал его тыл на неровной дороге.

Мы оба помолчали, потом я спросил:

– Видела, Сьюки? Это была почтовая карета, что ходит из Йорка в Лондон. «Стрела».

– Да что вы? – Лицо Сьюки все еще пылало от волнения. – Откуда вы знаете?

– Это было написано на боку большими золотыми буквами, – сообщил я гордо, потому что Сьюки, конечно, не владела грамотой. – Хотя, – добавил я с досадой, – это была не «Королевская почта».