– Типун тебе на язык! Скажешь тоже – в городском парке.

– А что? У нас все равно топить нечем. Заодно и дров на зиму припасу. Но это только, если Ляйне чего-то напутала, да ты подожди, не пугайся. Вот придет девочка Ляйне и все расставит по своим местам.

– Побойся Юмалы! – взмолился Оверьмне. – Да не надо мне твоей березовой коры! У меня ведь еще листы бумаги есть, ага. А на чем я, по-твоему, писал до того, как мне одна девочка нашего хутора подарила тетрадку? До этого я как раз писал на тех листах и как раз карандашом. Теперь я достану эти листки из короба и сотру все свои сокровенные мечты.

– Так, значит, ты на тех самых листках написал свои сокровенные желания к Йокки, положил их в дубовый бочонок в ожидании исполнения, а они пока еще не исполнились? Нет, Оверьмне, я не могу так с тобой поступить, ведь твои желания так и не исполнились. Уж лучше я пойду и надеру березовой коры в городском парке. Ведь если ластик и вза– правду окажется не из Финляндии…

– Да ты что?! Тогда мои желания и подавно не исполнятся.

– Но если мы свалим свою беду на тебя, то и наши сокровенные желания не исполнятся.

– Да никакие это и не желания были, а так – мечты. Ты ведь знаешь, что заветные мечты и сокровенные желания – это совсем разные вещи.

– Если ластик окажется не из Финляндии, то вполне возможно, мои сокровенные желания и твои заветные мечты как-то связаны. Ведь и тем, и другим не суждено сбыться. Ну если девочка Ляйне что-то напутала! – грозно помахал похожим на одностволку пальцем Арве.

– А вот послушай, раз им уже все равно суждено не сбыться. Когда-то, когда ко мне ходила одна девочка нашего хутора, это было давно, а однажды она подарила мне тетрадку, а я подумал, раз она мне подарила такой шикарный подарок – эту тетрадку, значит, она, должно быть, очень богатая девочка, раз у нее есть деньги на такой шикарный подарок. А как ей быть богатой в нашем-то Нижнем Хуторе, и тогда я придумал, что у нее, может быть, есть родственники в Вышней Финляндии. Ведь только в Финляндии могут делать такие хорошие тетрадки безбоязненно. Ведь только там есть бумажные заводы, сырье для которых привозят из лесов других стран. Вот тогда я и написал этот рассказ-мечту. Конечно, хотел бы я, чтоб это был не рассказ-мечта, а мои сокровенные желания. Тогда бы, возможно, они и сбылись. И эта особа, имя которой я, конечно, не могу сейчас открыть, полюбила бы меня. Ну ты, Арве, понимаешь, почему имя этой особы я не могу сейчас открыть? – многозначительно посмотрел на меня Оверьмне.

– И кто же эта особа, имя которой ты, разумеется, не можешь открыть, – насторожился Арве, – случаем, не мать ли она девочки Ляйне? Ведь судачат на хуторе, что ты по вечерам ходил к ней домой.

– Ну вот еще, стану я встречаться со старухой! Я, как и ты, помоложе люблю. Ну да ладно, пойду я, дела у меня. Пока еще хоть чуть-чуть светло, надо ластиком все хорошенечко стереть на тех листах, чтобы буквы и слова не путались, не мешали друг другу… А ты посиди с ластиком, подумай хорошенько, да только глупостей не наделай. Глупости – они ни к чему.

– Да ты подожди, не уходи. Не могу же я отпустить тебя, не искупив нашу вину, если она, конечно, была. Нет, давай мы сначала подождем девочку Ляйне. Вот сейчас она придет, девочка Ляйне, и что-нибудь да придумает, может, тебе даже и не придется стирать свой рассказ-мечту, как ты это называешь. Да, наверняка не придется, ведь девочка Ляйне – она такая умница, и ластик у нее тоже волшебный. Не злись, ведь она сейчас уже придет.

Но когда пришла девочка Ляйне, по ее светящемуся лицу и не разжигая камина Арве сразу все увидел. Он увидел, что на ластике действительно написано 2.50 по-ихнему, по-нижнехуторовски, и что завод-изготовитель с Верхнего Хутора, и что девочка Ляйне такая глупая – так глупо врать. Так глупо улыбается и смеется. Ну просто дура глупая.