Я крепко сжала пальцы Снегиря.

– Сведений о нем мало, в основном это легенды с не очень хорошим подтекстом. Современники считали его семенем дьявола.

– Семенем дьявола? – Я втянула голову в плечи, вспомнив огонь в глазах мертвого Быкадорова.

– Он был чрезвычайно плодовит, некоторое время работал в Брюгге, Генте и Антверпене, но нигде долго не задерживался. Ему сопутствовали скандалы, многие его заказчики, становившиеся потом владельцами картин, умирали при невыясненных обстоятельствах сразу же после написания.

– Насильственной смертью? – спросил Лавруха.

– В том-то и дело, что нет…

Смерть Быкадорова никак не назовешь насильственной, обширный инфаркт, очень респектабельно… Я с трудом заставила себя не думать об этом. Конец двадцатого века, разнузданный материализм, ты должна трезво смотреть на вещи, Кэт!..

– Смерть не была насильственной, хотя очевидцы утверждали, что картины как будто выкачивали соки из окружающего мира. – Бергман раздул ноздри. – Его изображения были более живыми, чем сама жизнь. Даже недоброжелатели Устрицы не могли не признать, что его полотна божественно хороши. У него было еще одно прозвище – «пробный камень антихриста».

Возможно, так его стали называть позднее.

– Ничего себе!

– Ты сказал, что он был очень плодовит. – Снегирь отхлебнул шампанское прямо из горлышка. – Тогда почему до нас дошло только несколько картин?

– Большая их часть уничтожена еще при жизни Лукаса Устрицы. Или сразу после его смерти. Несколько свихнувшихся бюргеров взяли на себя миссию возмездия. В «Хрониках города Гента» указана пара-тройка имен. Якоб де Фас, стрелок Питер и некий Хендрик Артенсен. Последний был из Мертвого Города Остреа – единственный оставшийся в живых после наводнения 1499 года…

– А сам Устрица?

– О его смерти ничего не известно. Предполагают, что он тоже погиб во время наводнения. Во всяком случае, после 1499 года его никто не видел.

– Сколько она может стоить? – спросила я.

– Не знаю… Во всяком случае, по размерам доска больше, чем «Запертый сад», и находится в довольно приличном состоянии…

– Но это еще не все, Кэт. – Снегирь крепко сжал мои плечи. – Самое интересное мы приберегли на десерт.

– Думаю, ты уже ничем не можешь меня удивить. – От обилия информации голова моя шла кругом, а тело приобрело пугающую легкость.

– И напрасно. Дело в том, что это не картина.

– Не картина?

– Вернее, не совсем картина. Судя по всему, это внешняя створка триптиха, Кэт.

– Внешняя створка триптиха?

– Идем, я покажу тебе ее обратную сторону. Ваньке пришла светлая мысль сфотографировать ее в инфракрасных лучах. Под несколькими слоями масла существует еще одно изображение.

Я прижала руки к щекам, и сердце мое бешено заколотилось.

– И вы собираетесь его раскрыть?

– А как ты думаешь? Конечно, собираемся. Сделаем компрессик, снимем более поздние наслоения, вот и все… Не бойся, ты имеешь дело с лучшими реставраторами этого города.

– Нет! – это вырвалось помимо моей воли: я снова вспомнила прикрытые веки Быкадорова, за которыми бушевал ад.

– Что-то я тебя не узнаю. Ты же ведь была инициатором и идейным вдохновителем. Теперь поздно что-либо менять. Мы просто обязаны это сделать. Открыть новую вещь Лукаса ван Остреа – такой шанс выпадает раз в жизни!

– Ну хорошо, – я сдалась. – Допустим. Допустим, вы проводите все на высшем уровне. Что потом?

– Мы должны будем обнародовать это, – веско сказал Бергман. – Невозможно долго скрывать такую ценность.

Снегирь нахмурился: похоже, по гладкой и благостной поверхности реставрационного коллектива пошли первые трещины разногласий.