А на отдельном мольберте у окна, под огромным увеличительным стеклом, стояла картина.

– А вот и мы, – сказал Снегирь и выстрелил в потолок пробкой от шампанского.

– Я нашел. – Бергман обвел нас невидящим взглядом. – Кое-что о нем. Последняя статья в «Вестнике Британской Академии».

– О ком? – Я уставилась на Бергмана.

– Об авторе, – ответил за Ваньку Снегирь.

– Вы установили авторство?

– С очень большой долей вероятности. Девяносто девять и девять десятых процента. Сама все увидишь.

Снегирь проворно разлил шампанское по глиняным кружкам.

– Похожа на модель? – спросил он у Бергмана.

– Кто? – Бергман близоруко сощурился.

– Да Катька же! Удивительное сходство… Ну, друзья мои, за лучший день в нашей жизни.

Снегирь подошел к мольберту и чокнулся с увеличительным стеклом. Затем принялся раскладывать снимки на полу.

– Итак… – Голос Снегиря был таким торжественным, что я невольно вздрогнула. – Рубеж веков, что-то около 1498–1499 года.

– Пятнадцатый век, – прошептала я.

– Пятнадцатый век, Нидерланды. Полный текст надписи под изображением, – Снегирь ткнул в одну из фотографий: – «Tota pulchra es, amica mea, et macula non est in te».

– «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе», – гулким, полуобморочным эхом отозвался Бергман.

– Именно. Надпись иногда сопутствует Деве Марии, в ипостаси так называемой «Жены Апокалипсиса». Так же, как и луна, двенадцать звезд, белая мантия и голубой плащ.

Нет, ничто больше не может удержать меня. Я подошла к картине и благоговейно коснулась ее края, с трудом подавляя желание упасть на колени. Я бы и упала, если бы Снегирь не поддержал меня. Его прерывистое дыхание обдало жаром мой несчастный, промокший от волнения затылок.

– Обрати внимание на застежку мантии, Кэт.

– А что?

Снегирь подхватил меня под руку и поволок к компьютеру, быстро пробежался по кнопкам.

– Мы сканировали детали. Сейчас ты поймешь…

Снегирь дал максимальное увеличение, и на экране монитора зависла застежка. Что-то отдаленно напоминающее ракушку.

– Ну?! – Снегирь торжествовал. – Знаешь, что это?

– Похоже на ракушку.

– Да, сразу видно, что ты не специалист по моллюскам. Это устрица.

– Устрица?

– Ну! Соображай быстрее! Чему-то же тебя учили на искусствоведческом факультете…

Смутная догадка пронзила меня. Единственная лекция на четвертом курсе, искусствовед из Амстердама с высохшим лицом средневекового мистика…

– Ты хочешь сказать, что это Лукас ван Остреа? – тихо спросила я.

– Да! – Лавруха швырнул кружку с остатками шампанского об пол, и она разлетелась на мелкие куски. – Да, черт возьми! Да, да, да! Именно это я хочу сказать. Лукас ван Остреа. Лукас Устрица! Это его знак…

Ноги отказались мне служить, и я села на пол рядом с осколками кружки.

– А теперь послушаем нашего уважаемого Ивана Теодоровича с его последними сведениями о Лукасе ван Остреа. – Снегирь пристроился на полу рядом со мной.

Бергман осторожно кашлянул в сухую, похожую на лапку ящерицы ладонь.

– Сначала общие сведения, – начал он. – Лукас ван Остреа, по прозвищу Лукас Устрица. Год рождения приблизительно 1466-й, год смерти неизвестен. Одна из самых загадочных и мистических личностей в истории искусств. До настоящего времени дошли всего лишь три его работы…

– Четыре! – не выдержал Снегирь.

– …До настоящего времени дошли три его работы. Одна хранится в Лувре, другая в музее Прадо в Мадриде. Еще одна – в Голландии, в так называемом Мертвом Городе Остреа. Страховка луврского Остреа, «Hortus conclusus» – «Запертый сад» – колеблется в пределах от пяти до пяти с половиной миллионов долларов. Это, конечно, рыночная цена. Я не говорю о реальной ее стоимости.