Пятищев узнал об истерике княжны сейчас же после ухода Лифанова, но не пошел к ней, а удалился к себе в кабинет, тяжело вздохнул, снял с головы феску, сел на оттоманку и долго тер ладонью лоб и лысину. Он долго сдерживался перед Лифановым, старался быть учтивым, ласковым, даже заискивающим, хотя в душе чувствовал совершенно противоположные чувства, и это его сильно взволновало. Он сознавал, что уже настало время, что с собой нужно что-нибудь делать, и решительно не знал что. Планов у него было много, но все они были неисполнимые или очень трудно исполнимые. Чаще всего ему лезла в голову мысль уехать за границу, поселиться в каком-нибудь захолустном городишке и жить самым скромным образом, отказывая себе во всем лишнем. Но эту мысль тотчас же перебивала и другая мысль: на какие деньги уехать, чем за границей жить? Пенсии у него не было никакой, имущества никакого. Последнее имение его Пятищевка в две тысячи десятин земли было куплено с торгов Лифановым, у которого была вторая закладная. Лифанов сначала покупал у него лес на сруб участками, потом дал денег под вторую закладную. Независимо от этого, Пятищев взял у него денег под вексель, уплату в срок не производил, вексель переписывал с начислением процентов, Лифанов описал у него движимое имущество, и Пятищев, во избежание публичных торгов, во избежание скандала по всему уезду, отдал Лифанову за вексель почти все свое движимое имущество, то есть мебель и посуду.

Посидев на оттоманке, Пятищев расстегнул теплый охотничий пиджак, бывший на нем, и стал прислушиваться к своему сердцу, держа руку на левой стороне груди, потом стал считать биение пульса под подбородком, не сосчитал и тотчас же начал принимать какие-то капли, наливая их на сахар, считал, но сбился и принялся сосать сахар. Руки его тряслись.

– Старческое сердце, слабое сердце, усталое сердце, старайтесь не волноваться, говорит мне доктор, а тут этакая передряга! – пробормотали тихо его губы. – Господи, спаси и помилуй!

Он взглянул на образ и набожно перекрестился.

– Как тут не волноваться! – повторил он, подсаживаясь к письменному столу, взял карандаш и начал вертеть его в руке. – Жгучий вопрос, насущный вопрос, вопрос о существовании… – продолжал он бормотать вслух.

Капли несколько успокоили его. Через минуту он написал на лежащей перед ним бумаге: «Как и куда выехать?» Фразу эту он подчеркнул и подправил вопросительный знак, сделав его жирным. Немного погодя он написал внизу слова: «В губернский город. В посад. За границу».

В голове его мелькало: «Мне положительно удобнее всего уехать за границу. Капитан получает пенсию и может где угодно поселиться. Лидию пошлю опять к тетке. Тетка ею не тяготится. Остается княжна… Ах, уж мне эта княжна! Во всем, везде она мне запятая!»

Пятищев опять тяжело вздохнул, придвинул к себе красивый ореховый ящичек с табаком и гильзами, набил себе папиросу и закурил.

«Впрочем, ведь я писал сестре Кате, чтобы она схлопотала княжне комнатку в Петербурге, в обществе дешевых квартир. Княжна тоже получает пенсию… Пенсия ничтожна, но, я думаю, ей как-нибудь хватит. Комната стоит пустяки… А там прилично… Я был там лет пять тому назад… Навещал эту… Как ее?.. Старушку Кукляеву. Спокойно, чисто… Живут все больше дворянки, вдовы чиновников. Мещанок этих… самых простых, кажется, совсем нет, – рассуждал он. – Удивляюсь только, что Катя ничего об этом мне до сих пор не написала. Княжна была тогда почти согласна ехать в Петербург и там поселиться. Теперь скоро ей получать пенсию. На выезд-то хватит, и на комнату хватит. Что там платят за комнату? Кажется, семь-восемь рублей в месяц. Сегодня надо ей сказать об этом решительно. Только так и возможно ей устроиться. Я что же? Если я выеду отсюда, куда бы я ни выехал, я не могу жить с ней, не могу давать ей помещения. Откуда я возьму? Мне впору только до себя. Я и сам не знаю, как я буду существовать».