Герцогиня с вызовом взглянула на внимавших ей мужчин. Альтус выпучил глаза.

- Крамольные речи, сиятельная герцогиня! Власть государя от Создателя, а мудрость Его непрекословна. Государь может неосторожно отдать в руки советника чрезмерно большую власть, а советник может злоупотреблять сим доверием. Но божественная воля непререкаема…

Герцогиня высокомерно обрезала собеседника:

- Нам известно, что храбрость не входит в число ваших достоинств, лорд казначей. Все мы знаем, что нужно говорить, чтобы не попасть в опалу или в "Королевские Медведи". Однако вы можете не притворяться и не лицемерить здесь, в Саррене. Не стоит опасаться ушей де Глиссы. Он бесчестный, гнусный злодей. Но в уме и хитрости ему не откажешь. Он понимает, что при его могуществе врагов надо искать не среди явных недругов, а тех, кто снаружи пресмыкается, а внутри ждет возможности вцепиться в глотку. Я слишком откровенно не переношу его, чтобы считать меня серьезным противником. Он не будет тратить шпионов на мой дом. Так что избавьте нас от церемонного пустословия, милорд. И признайтесь откровенно – какие еще способы остановить де Глиссу вы можете предложить? Как пошатнуть его власть, если эта власть получена из рук короля? Что останется от его власти, если на трон сядет другой монарх? А главное, что станет с монархией, если Придворный Маг Кэрдан женится на наследной принцессе? И что станет с нами, с нашими родами, если он наденет корону Нея, на долгие века своей чародейской жизни?

Оба мужчины содрогнулись, представив нарисованную Ольтаной картину.

***

У Эдеры и Кэрдана настало время странных и сложных отношений. Нить, которая протянулась между ними на болоте, день ото дня крепла и уплотнялась. И почти ничего не меняла. Маг определял ее жизнь от основ до мелочей – быт, занятость, распорядок дня, словно она вернулась в монастырь. Наплыв нежности и мягкости больше не повторялся. Кэрдан по-прежнему принуждал Эдеру ложиться с ним в постель тогда, когда сам хотел того, не считаясь с ее собственным желанием. Он не перестал применять магию для стимуляции ее болевых ощущений. И Эдера начала привыкать, перестала сопротивляться боли и постыдному удовольствию. Ненависть и ярость бессилия иссякли. Казалось, она смирилась, приучилась воспринимать зависимое и подчиненное положение как данность.

Возобновление учебы сверкнуло радугой в пасмурном небе и возместило бесправие и неволю. Восторг новых знаний, совершенствование магических умений, переживание потока маны в теле, пребывание в псевдореальности – все это дарило Эдере запредельное блаженство. Она не скрывала радости и даже благодарила Кэрдана за занятия. Он не преминул съязвить, как именно она может выказать благодарность, но на деле стремительный успех девушки воодушевлял его. Он был талантливым и увлеченным педагогом, Эдера – сверходаренной ученицей. Она понимала его с полуслова и полужеста, продвигалась вперед с такой скоростью и эффективностью, которой позавидовали бы лучшие студенты Академии, включая Артана. Обучение было искренней страстью Кэрдана, наравне с жестокими любовными играми. Лишь одно удовольствие он ценил выше, чем оба этих увлечения, – власть.

Самым яркую и глубокую радость Эдере приносил полет. За дивный, восхитительный дар оборачиваться элеутерией девушка чувствовала благодарность к Кэрдану вопреки его изуверству с ней за рамками обучения. В ее жизни не было ничего прекраснее свободного парения в воздухе, когда ветер ласково щекотал перья элеутерии, а земля стелилась внизу, словно бескрайняя мозаичная фреска на полу гигантского собора.