Я не знаю, зачем он подошел ко мне. Скорее всего, чтобы помочь открыть дверь. Но я размахнулась и дала из всех моих сил ему по морде.

– За Варьку, – пояснила я.

Он тоже размахнулся и изо всех сил ударил меня по щеке.

– Дрянь, достала меня, человеческий облик теряю, – с сожалением сказал он. Открыл дверь и, похоже, собирался вытолкнуть меня.

– Подожди, мне надо забрать Милку. Я ее сюда, получается, привела. Мила! – Я хотела подойти к ней, а Виноградов загородил мне дорогу.

– Смотри, – он набрал номер на городском телефоне, включил громкую связь, чтобы был слышен разговор. Я услышала длинные гудки и сладкий сонный голос:

– Алё-о…

– Алё, мой котеночек, – еще слаще промурлыкал Виноградов. – Я тебя люблю, особенно твои сладкие ножки…

Милка, так и стоящая на карачках и что-то сосредоточенно рассматривающая на ковре, медленно подняла голову и удивленно спросила:

– Это ты мне?

– Тебе, тебе, – я прошла мимо Виноградова, на ходу оглядываясь в поисках ее одежды. – Вставай, прошу тебя, соберись, сейчас приедет полиция, надо срочно уходить.

– Полиция?! За мной? – Милка решительно встала и, разумеется, тут же загремела вниз, громко ударившись головой об пол. Милка заплакала. – А п-почему? Я что-то сделала вчера, да?

– Да, да, давай скорей,

– Целую, любимая моя девочка, – громко произнес Виноградов.

– И я тебя… – ответил простоватый тянучий голосок.

– А куда ты меня целуешь? – Виноградов с улыбкой смотрел, как я пыталась поднять Милку во второй раз и натянуть на нее длинную юбку, в которой она вчера пришла. Сейчас юбка была похожа на бесконечный зеленый блестящий чулок. Я не смогла понять, где верх, где низ, и натягивала как попало.

– Куда целую? Ну-у… куда и ты меня…

– А у меня такого места нет, как у тебя…

Совсем некстати мне подумалось, что все-таки не зря раньше по кодексу чести были такие слова, даже не поступки, а слова, за которые один рыцарь или корнет убивал другого. Вызывал на дуэль и – бах! И обидчик падал. Или корнет падал, не в силах слышать таких плохих слов. Жизнь отдавал, чтобы люди не говорили таких слов.

– Милочка, Милка, ну, пожалуйста… пошли быстрее… – я тащила ее, а она пыталась найти вторую перчатку.

– Слушайте, тетеньки, мне вообще-то спать надо, – Виноградов, абсолютно голый, сложил руки на груди и стоял, расставив ноги и развесив, соответственно, то, что только в виде горькой шутки можно было в такой ситуации назвать его мужским достоинством. – Давайте уже как-нибудь поэнергичнее! Имей в виду, Лена, я все это сделал для тебя.

– Что?.. – у меня опять так застучало сердце, что я не сразу смогла вдохнуть.

– Конечно. Мне ведь ничего больше от тебя не нужно… ну вот только разве что так… А тебе-то нужно, правда? Ты же просила меня вернуться? Вот я и вернулся, а ты не захотела. Теперь пеняй на себя…

– Подлец…

– Слушай, ты! Иди отсюда, прошу тебя, видеть не могу твоей зареванной морды… – он выразительно скривился. – И еще. Чтобы без всяких демаршей и фокусов! Варька – моя дочь. Я буду видеться с ней, сколько захочу. Если захочу вообще. Ясно?

Я ничего не ответила. Я думала о корнете. У меня был такой прапрадедушка в девятнадцатом веке. Это самая любимая и драгоценная легенда нашей семьи. Он погиб на дуэли, которую сам устроил из-за того, что его товарищ оскорбил женщину, которую мой прапрадедушка первый раз в жизни видел.

Когда я была маленькой, бабушка не могла пропустить ни одной моей слабости или вранья, или трусости, чтобы снова и снова, с разными подробностями, не рассказать мне в назидание эту историю. Когда я подросла, то сама через пятое на десятое прочитала дневник матери этого корнета, с «ятями» и всякими непонятными мне тогда словами вроде «террибль» и «пердимонокль».