Женька засмеялся.

– Тут уж как вышло, я не виноват.

– Варюша, а знаешь что… – я сама не знаю, почему я тогда это сделала. – Жень, а у вас есть какие-нибудь автоматы… однорукие пираты?

Женя посмотрел на меня.

– Нет, к сожалению, ни бандитов, ни пиратов… Но… есть зато… Ты не видела еще нашего крокодила?

– Крокодила? – Варя застыла с приоткрытым ртом.

– Дожуй, пожалуйста! Закрой рот и дожуй, – попросила я.

– Сейчас мы тебе маленькую экскурсию устроим… У нас тут еще на втором этаже есть такое… Вот смотри, я сейчас позову дядю, он не очень красивый, правда?

Варька чуть сморщилась и кивнула.

– Вот, видишь, какая ты. Я точно такой же. Не люблю уродства. Но зато он умный и добрый. Коля! – он подозвал рябого официанта. – Иди сюда. Проведи, будь другом, маленькую леди по нашим кунсткамерам.

Когда Варя послушно ушла с Колей, не очень, правда, довольная, я заметила:

– Как ты все понимаешь… Это от игры на сцене, да? Привычка?

– Да ты что! – Женя засмеялся. – Такие партнеры бывают! Ничего не видит, не слышит, спроси на сцене: «Тебя как зовут, по-настоящему, как?», он никогда не скажет, в зажиме. Не-ет! Это я просто тебя как-то понимаю.

– Жень, я только прошу… Не обижайся… Я хочу задать тебе один вопрос… Только я сейчас не журналистка. Веришь?

Женя вздохнул:

– Верю, а что мне остается?

– Мне почему-то раньше не приходило это в голову, только сегодня… – Я посмотрела в его грустные клоунские глаза, знаменитые, которые очень легко нарисовать в виде карикатуры – небольшие, чуть разные по размеру, с опущенными внешними уголками.

И он посмотрел мне в глаза.

– Не бойся, спрашивай.

– Ты ведь… жалеешь, что похож на мужчину, правда?

Он улыбнулся и кивнул.

– Правда. Это не обидный вопрос. Это моя жизнь. Я не знаю, как быть другим. То есть, я знаю… у меня же родился сын, когда мне было двадцать два года… и я помню, как для меня все это было мучительно…

– Понятно, – мне вдруг захотелось взять его за руку, но я не решилась. Он же заметил или опять почувствовал мой импульс и сам дал мне руку.

– Ты ведь вначале с некоторой опаской отнеслась ко мне?

– Ты что!.. – поспешила отказаться та, которая вначале отнеслась к нему с некоторой опаской. – Просто вы другие… Для меня – как инопланетяне…

– Это не совсем так. Просто в шкуре медведя – принц. Вернее, принцесса. Она же не виновата. Что ее заколдовали. Вот тебе нравятся женщины?

– В каком смысле? – переспросила я, хотя поняла, что он имеет в виду. – Нет, не нравятся.

– И мне в этом смысле – не нравятся. Вот и все. А в других смыслах – нравятся.

– Слушай… А все-таки, как же ты играешь? Тебе не противно – на сцене, перед камерой?

– М-м-м… Не противно, нет, но бывает сложно. Я играю это. В это. На самом деле играю. Не живу, не проживаю, вопреки нашей знаменитой школе. Хотя… Не знаю… Ой, не люблю теоретических разговоров об этом…

– Не надо, не надо! – поспешила остановить его я. – Я тоже очень боюсь думать – как оно происходит – почему то пишется, то не пишется. То невозможно остановить слова, мысли, а иногда – не знаю, ничего не знаю ни о ком, ни о чем… Что писать? Зачем?

– А двадцать страниц в день?

– Только по приказу, на работе. И то – пять. Но теперь – всё.

– То есть как – всё?

Я не успела ответить, как к столу вернулась страшно довольная Варька.

– Мам, там, знаешь, кто наверху стоит?

– Он живой, имей в виду, – тихо сказал Женька, не глядя на нее.

– Жи-вой? А я-то… его трогала… Ой, мам… – Варька затряслась.

– А кто живой, Жень? Крокодил?

– Нет, крокодил – вон, в аквариуме, а там, наверху… – Женькины глаза вдруг стали огромными, как Варины. – Да, Варенька? Там – о-о-го-го…