Наивная и трогательная режиссура жизни.

– Теперь всё. Нет. А как же Варька? Ты ведь говорил ей: «наша дача», «наша семья», «наша квартира», ты показывал ей комнату, где она будет жить…

– Не надо меня шантажировать Варькой. Она еще ничего не понимает. Мало ли люди расходятся… Ты что-то еще хочешь спросить, Лена?

– Она намного моложе меня?

– Она моложе тебя.

– Она лучше, чем я и Варька?

– Фу-у-у… Нет, вы лучше всех.

– Тогда зачем тебе это надо? Я ни о чем не прошу. Я не понимаю.

– Когда я сам пойму, я тебе позвоню, идет?

– А мне пока что делать?

– Тебе? Работать… Варьку растить. В уважении ко мне. Что-то она опять сегодня волчонком на меня смотрит.

А почему я должна растить ее в уважении к человеку, который вынул мою душу, потер на терочке, посолил, поперчил, потом попробовал и даже есть не стал. Не понравилось. Объелся. Захотел другого.

– Я уволилась с работы, Саша. Ты же говорил…

– Ну что, будем теперь вспоминать, кто что кому и когда говорил? Ты тоже много чего говорила и обещала.

Ну, ну, Лена, бей по морде, бей при всех, выливай в эту наглую самодовольную жестокую морду свежевыжатый морковный сок с пышной пенкой, пусть утрется этой пенкой, и уходи с гордо поднятой головой! Больше, чем «good-bye»! Как будто и не встречались! Скажи ему: «Пошел к черту»! Скажи те слова, которые ты в ярости можешь сказать Варьке! Ну что ж ты, Лена!.. Уходи и подавай на алименты – Варька же официальная дочь этого мерзавца. Спасибо моей маме – заставила его дать Варьке фамилию, как ни крутился, ни прятался тогда.

Уходи и больше – никогда! Никогда…

Я поставила стакан с соком на стол и ушла.

Несколько дней после этого меня ломало и выкручивало, как бывает, когда заболеваешь гриппом. Так болела душа, что вместе с ней болели все мышцы и кости. Я не спала, не ела, ни с кем не разговаривала. Кормила Варьку, помогала ей с уроками и просила ее не спрашивать меня, почему я молчу и плачу. Варька обнимала меня и садилась рядом.

Через несколько дней я позвонила ему ночью. Не знаю, один ли он был, он не поднял трубку, но перезвонил мне с мобильного. Наверно, не один. Неважно.

– Да, Ленка. Слушай. Ты прости, если я орал в ресторане.

– Лучше бы ты меня просто убил, чем так.

– Лен, ну, наверно, не получается у нас…

– Я не буду больше уходить с вещами…

– Да не то… Такой быт начался… Может, вернемся к тем нашим отношениям…

– Когда ты приходил то раз в неделю, то раз в месяц?

– Когда ты была моей любовницей… Ты хочешь быть моей любовницей опять, Ленка?..

– А сейчас я кто?

– Ну кто… Разве с любовницей покупают удобрения для огорода? Помнишь, ты меня спрашивала, куда девались мои… м-м-м… разные всякие там… желания… сложные… Почему у нас все стало так просто и одинаково… Помнишь?

– Конечно. Я думала, что тебе больше это не нужно…

Я радовалась, что ему больше это не нужно. Я думала, что странности и чудные желания на грани извращения переплавились в нежность. Если бы я дала себе труд сформулировать это раньше, я сама бы ужаснулась от чудовищности этой мысли.

– Мне это нужно, Леночка, нужно. Еще как. Просто желания смешались с куриным пометом и… псссы-ыть… разлетелись… То полаялись насчет засоренных фильтров в скважине на даче, то всерьез обсудили проблему моего поноса… какие тут особые желания…

– Кроме как позвонить другой?

Кто просил меня говорить это? Мастер формулировок. Мастер-ломастер.

– Ну вот, ты и сказала.

– Саша… Пожалуйста. Ты можешь все это прекратить, а? Ради нас с Варькой.

– Что прекратить конкретно?

– Эту женщину прекрати. Если можешь…

– А ты? Что можешь ты?