Дома любезная Фина сразу же почувствовала его скверное расположение духа и, услышав краткую версию произошедшего, постаралась развеять грусть своего избранника. Достала один из своих итальянских ликеров, судя по цвету, Amaro, и рюмочки для его вкушения.

– Милый, – сказала Фина. – Что поделать, жизнь бывает горька. Но эта горечь, помноженная на горечь Amaro[24], вместе помогают лучше и наново ощутить радость жизни. Тем более что сегодня Pesce d’aprile[25], хоть и по русскому календарю. Salute[26]!

– Salute! – ответил Натан, и они надпили по небольшому глотку из крошечной рюмки.

За долгие годы жизни и работы в России Фина хорошо освоила русский язык. И он был общим для них с Натаном. Когда-то с Росиной они разговаривали по-французски. Фина тоже прекрасно знала этот язык, но предпочитала на нем не общаться. Она не хотела, чтобы что-то в их нынешней жизни напоминало о той, прошлой, и о тех отношениях. Потому и никаких amore, tesoro, dolce[27], как называла его Росина, тоже не было. Все нежности – только на русском, как будто бы со сменой языка менялись и чувства.

А далее Фина начала изображать в голосах и лицах детали сегодняшней службы в храме – с переглядываниями, перешептываниями и оброненными предметами. По-видимому, многое, если не всё, на ходу выдумывала. А вместо долгой обрисовки деталей или событий пропевала одну-две строки из арий, не только своих и не только женских. Или просто давала удивительные импровизационные колоратуры. В этом маленьком спектакле, даваемом только для него, всё было не только смешно, но и удивительно точно в деталях, гармонично в переходах. И вот настал самый раз-гар представления – Фина показывала, как во время службы у барона Рено, не устающего гордиться своим титулом[28], упала золотая запонка да куда-то закатилась. Это привело к общему оживлению в соседних рядах и помощи в розыске. А padre, не прекращая службы, глазами указывал правильное направление поиска…

Но в сей момент в дом пожаловал частный пристав Дрымов. Вы только не смейтесь, но где-то во глубине души у Натана мелькнуло предположение, что Афанасий как-то узнал про его вселенскую ссору со Степаном и пришел поддержать по-дружески.

Войдя в комнату, полицейский Дрымов козырнул по-военному (армейские любят над этим подшучивать). Эта привычка появилась у него после женитьбы, поскольку вдова, которую он повел под венец, происходила из армейской семьи – и отец военный, и муж покойный был офицером.

– Приветствую, господин Горлиж! Бонджорно, синьора Фина!

Эти приветствия также требует некоторого пояснения. В документах полицейского управления местный чиновник, во французском не слишком сильный, записал Горлиса (Gorlis) по аналогии с Парижем (Paris) – Горлиж. Вот и Дрымов в своем именовании строго следовал документу. Неслучайно и второе обращение. Женившись, Дрымов стал захаживать в итальянскую оперу. Не сказать чтобы так уж пристрастился, русские песни да поэзию Ломоносова по-прежнему ценил выше, однако же кой-какие познания в итальянском языке приобрел. Что и любил показывать.

– Buongiorno[29], Atanasio!

– Здравствуй, друг Дрымов! – Частный пристав несколько удивился такому обращению, но что поделать, Натану сейчас очень уж хотелось назвать кого-то другом. – Как дела? Как Мария Арсеньевна? Как детишки?