С другой стороны доносились заглушенные расстоянием вопли ужаса. Вражеские пехотинцы готовы были умереть за кайзера, также, как и мы были готовы умереть за государя, но к такому уровню противостояния их все-таки никто не готовил.

– Не расслабляться, господа! – скомандовал Абашидзе.

Я услышал в его голосе нотки тревоги, но непонятно было, чем она вызвана. Все прошло по плану, без сучка, без задоринки, как это довольно редко бывает на войне, и поле боя осталось за нами, и линия фронта не дрогнула, и противник убедился, что на этом участке ему противостоит не только обычная армия, но и лучшие сыны империи, кровь в жилах ее, и значит, наша задача здесь выполнена и уже на днях мы передислоцируемся на другие позиции…

– Там есть что-то еще, – пробормотал Петр.

Он подвесил пульсары там же, над горящей броней и разбросанными телами, а Андрюша продолжал подпитывать их энергией, и пот струился по его лицу, потому что усилия на такой дистанции приходилось прикладывать титанические.

Мы ждали.

Сами не понимая, чего именно.

Солдаты в линии окопов тоже притихли. Штабс-капитан Абашидзе прильнул к биноклю, но уже через пару мгновений необходимость в этом полностью отпала.

Вражеская завеса рассеялась, и мы увидели это.

Детище кошмарных снов, порожденное сумрачным тевтонским гением.

Корпус средних размеров субмарины. Восемь циклопических колонноподобных ног с двумя сочленениями каждая, которые несли этот корпус на высоте около десяти метров. Пять пушек, двенадцать пулеметов, огнеметы в носовой и хвостовой части, и все это прикрыто броней такой толщины, что ни одним нашим полевым орудием с первого выстрела не пробить.

Плюс экипаж, от пятнадцати до двадцати пяти человек, все из аненербе.

И все это вместе – шагающий танк «мастодонт 4А», чудовищно дорогая и смертельно опасная машина, созданная лучшими немецкими умами. Наша разведка утверждала, что всего их собрано не более пяти штук.

Я никогда прежде не видел эту махину в бою. Да что там в бою, я никогда прежде живьем ее не видел.

И сейчас эта штука двигалась прямо на нас.

В окопах началась паника, офицеры призывали рекрутов к порядку. Послышались даже выстрелы, но тут без вариантов, стрелковым оружием «мастодонту» даже краску не поцарапаешь.

А артиллерия молчала. Артиллерия думала, что у нас тут все под контролем.

Штабс-капитан дал отмашку, и Петр швырнул в «мастодонта» оба пульсара. Один на подлете резко изменил траекторию и ушел вертикально вниз. Врезался в землю, породив столб пара.

Второй завис в воздухе, не долетев до танка метров восемь. Судя по напряженному лицу Петра, кто-то пытался перехватить контроль над снарядом, и борьба завязалась нешуточная.

Я закрыл глаза, настраиваясь на работу, открыл, посмотрел на танк. Внутри определенно было электричество, много. Я видел, где оно зарождается, видел, как оно идет по проводам, видел, что оно питает, но дотянуться до него я не мог, и дело было отнюдь не в расстоянии.

Там, внутри, сидел мой коллега, и он выставил экран. Выстроил защиту, на преодоление которой мне потребуется какое-то время. И если он был достаточно искусен и подошел к вопросу с присущим германцам педантизмом, это время может оказаться критическим.

А, нет, не такой уж он и умелец…

– Двадцать секунд! – крикнул я.

Петр потерял контроль над единственным снарядом и пульсар свечой ушел в небо. Андрюша перестал вливать в пульсар силу, так что скоро он погаснет и рассыпется на части, и ветер разметает серый пепел, не дав ему долететь до земли.

Я нащупал брешь в работе противника, и мне нужно было еще несколько секунд, чтобы попробовать что-то сделать.