– Смело, – оценила Шишигина. – Мне встречались люди, начинавшие карьеру с доносов, но они сперва обживались на новом месте и только потом… Сколько вы у нас работаете?

– Два месяца, – спокойно ответила Кира.

– Два месяца. Я в растерянности, Кира Михайловна. Неужели вы надеетесь занять место учительницы физкультуры? Говорите прямо. Я в любом случае вас уволю.

– Она завуалированно издевается над школьниками. Было бы преувеличением сказать, что она калечит детей, но их жизнь без Литвиновой будет гораздо лучше, чем с ней.

– Доказательства?

– Никаких.

Несколько секунд директриса смотрела на нее изумленно.

– Вы, Кира Михайловна, с ума сошли?

– У меня нет доказательств, – повторила Кира. – К ней невозможно придраться. Потому что это всегда шутки, дружеские подначки. Литвинова среди детей своя, она называет себя их старшим другом и товарищем. С кем-то посмеется над кривыми ногами, кому-то скажет про съеденный бабушкин пирожок, который отложился на щечках. «Что за сочные ляжки у нашей Вики!» А потом Вику до выпускного будут дразнить сочными ляжками. У нее нет фразы, которая не была бы начинена ядом.

– Только не надо красивых метафор, – поморщилась Шишигина.

– Дети не умеют ей противостоять, потому что не понимают, что происходит. Способность распознавать агрессию за шутливостью приходит много позже, и то не ко всем. А они маленькие. Я уверена, поэтому она не берет старшеклассников: с ними эти фокусы не пройдут.

– Вы, конечно, побывали на ее уроке…

– На всех. На всех, совпадавших с моими окнами.

– И такое случалось каждый раз?

– Да. Дети… они сами не свои, когда заканчиваются ее занятия. После физкультуры школьники всегда бесятся, несмотря на усталость. А эти – нет. Они просто сидят. Я пару раз пересаживала их за другие парты – никто не пикнул. Такого вообще не бывает, не должно быть.

Шишигина очень долго молчала. Кира успела вспомнить, что именно она взяла на работу Литвинову.

– Вера Павловна? – не выдержала она.

– А, Кира Михайловна, вы еще здесь… Я вас больше не задерживаю.

Кира пыталась поймать ее взгляд, но директор отвернулась.

Новость о том, что Литвинову вышибли, облетела школу в мгновение ока. Передавали из уст в уста, что сначала та отказалась писать заявление, но Шишигина плотнее закрыла дверь и что-то такое наговорила бедной девушке…

Кира знала, что директор опросила нескольких школьников, у которых Ирочка вела физкультуру: и умных, и спокойных, и плаксивых, и даже тех, которым трудно было дать какую-то характеристику, кроме «обычный ребенок».

Литвиновой не позволили доработать и двух дней. Родителям, явившимся выяснить, отчего их дети лишились спортивных занятий, Шишигина дала такой отлуп, что они в ужасе вылетели из школы.

Свои пожитки Литвинова собирала в слезах. Многие учительницы тоже плакали, обнимали несправедливо обиженную Ирочку и клялись созваниваться с ней каждый день. Ни к чему не обязывающее сострадание приподнимает над бесчувственными сухарями и позволяет без всяких затрат ощутить себя хорошим человеком.

Вечером Кира столкнулась в коридоре с директором.

– Вы довольны? – резко осведомилась Шишигина.

– А что, уже нашли нового физрука? – удивилась Кира.

Вера Павловна только кхекнула.

– Ну вы, Кира Михайловна, и фрукт…

– Простите за прямоту, Вера Павловна, но после восьми уроков я совершенный овощ. Если я вам не нужна…

– Над этим я еще поразмыслю.

Трижды в неделю: дорожка, выложенная брусчаткой, чириканье звонка, слабый запах лилий. В тяжелой стеклянной подставке благоухали ароматические свечи.

«Я, конечно, в большей степени управленец, – говорил Алексей Викентьевич с извиняющейся улыбкой, – а вот Лидочка – натура бесконечно одаренная». Это не было преувеличением. Лидия Борисовна обладала великолепным вкусом; во все, к чему прикасалась, она вдыхала красоту. Двадцать лет назад музей Беловодья мог похвастаться прялкой, дюжиной уродливых салфеток и картинами местного художника, заслуженно прозябавшего в безвестности. При Буслаевых музей расцвел. Вся культурная жизнь города сосредоточилась вокруг него.