Год назад знаменитый французский парфюмер Франсис Куркджан сделал специально для меня именные духи – в единственном экземпляре. Их создание напоминало сеанс психоанализа. Я рассказывала ему о запахах моего детства и о запахе нашего с тобой Climat. В конце концов он прислал мне флакон бутылочного стекла, напоминавший старинный аптечный. Флакон был украшен надписью – “Karina D”. Казалось бы, вот оно! Моя мечта, воплощенная в душистой формуле, моя душа, заключенная в склянку. И ни у кого в целом мире нет ничего подобного. И названы эти духи в мою честь! Я смотрела на зеленый флакон, вдыхала тонкий аромат – и ничего не чувствовала.

Безумно жаль, что мы потеряли способность радоваться и получать удовольствие от простых вещей. Ты часто говорил о кино, которое надо осязать. О кино на ощупь. Жизнь мы тоже тогда пробовали на ощупь, на вкус, на запах, будто открывая ее заново. Неземной вкус банана. Blow up на большом экране кинотеатра “Спартак”. Терпкий и свежий вкус киви. Рассказы Довлатова в таллинском журнале “Радуга”. Жирнющее финское мороженое “Ятис” с клубничным джемом и шоколадом на дне вафельного рожка. “Горькие слезы Петры фон Кант” в Доме кино. Хруст мюсли с изюмом. Итальянские туфли на шпильках в “Пассаже” на Невском. Приторный “Сникерс” с жареным арахисом и кокосовый “Баунти” – райское наслаждение. Книжка “Хичкок / Трюффо” на русском языке, пусть даже и без неотделимых от нее картинок. Нежнейший шампунь Head&Shoulders — ну и что, что от перхоти, зато с кондиционером в одном флаконе. “Мифологии” Ролана Барта – философия, которая читалась как детектив. Блестящие нейлоновые лосины из кооперативного ларька. “Проклятие Дейнов” Дэшила Хэммета – детектив, который читался как философия. Драгоценная склянка головокружительных французских духов. Всё вызывало чувственную дрожь, восторженный захлеб. Счастье было легким, естественным и таким близким – на расстоянии вытянутой руки.

Наутро после того, как ты подарил мне Climat, я проснулась с ощущением, что в моей жизни случилось что-то потрясающее. Что? Что? Я лежала в постели рядом с тобой (ну то есть на диване, конечно, мы все тогда спали на шатких раскладных диванах) и вдруг почувствовала едва уловимый запах духов на своей (или уже на твоей?) коже. И я физически ощутила, какое же это счастье.

Ну что теперь может меня так обрадовать?

Привет, Иванчик! Мы с тобой почти никогда не обсуждали наши отношения и почти не говорили о нашей любви. Да и что было обсуждать? Быть вместе было так же естественно, как дышать или есть. Мы никак не могли наговориться, не могли оторваться друг от друга, мы всё делали вместе, смотрели одни и те же фильмы, читали одни и те же книги, вырывая друг у друга (они хлынули к нам – от Чандлера до Довлатова). По нескольку раз в неделю ходили в Дом кино, принимали гостей на кухне – чай с хлебом и вареньем (моя мама снабжала, варила из дачных ягод) считался неплохим угощением. Я, измочаленная Марковичем, не предполагала, что семейная жизнь может быть такой легкой и такой радостной. Быта мы не замечали, общими усилиями с ним справлялись – домработниц, разумеется, тогда ни у кого не было. Я не была хорошей хозяйкой, убирать и мыть посуду терпеть не могла, зато любила готовить. Пытаюсь сейчас вспомнить, что именно я готовила во времена, когда и продуктов-то никаких не было. Что-то придумывала. Когда в магазинах появилось замороженное слоеное тесто с диковинными названиями “круассан” и “турновер”, я его размораживала и начиняла – яблоками, луком, рисом, картошкой. Получалось вкусно, тебе нравилось. Варила крестьянский гороховый суп – разумеется, без мяса и без копченостей (какие копчености, откуда?), но с сырым луком и нерафинированным подсолнечным маслом. Причем масло и лук надо было добавлять, уже выключив огонь. До сих пор считаю, что этот суп был замечательным, я и сейчас бы от него не отказалась. Другой суп – из кисломолочного сырка с овощами (его научила меня делать Люба Аркус) – тоже отличная штука! И крохотные овощные пиццы из кабачков, помидоров и сыра. А уж сколько мы съели картошки во всех видах (как в фильме “Девчата” – картофель фри, картофель пай). А сколько яиц! До появления хлопьев завтрак всегда состоял из яиц – вареных или жареных. “Матка, яйки!” – приговаривал ты, вытаскивая очередное яйцо из холодильника, и уморительно голосил на мотив песни “Маки, маки, красные маки, горькая память земли”: