– Ну нет, я в Храм не ходок, там тоска и вселенская печаль. А дочери Владыки его не покидают. Маски, опять же. Будто с барельефом разговариваешь. И отвечают странно – каждая по слову. А это правда, что Светоч не различает своих дочерей, стоит им спрятать волосы? Я слышал пару раз, как он обращался к ним «дочери». К обеим сразу. Кажется, только их мать, светлая Сканмиэле, их различает. И ты вот еще. Интересно, как?

По морщинистому лицу расползлась шкодливая улыбка, подернутые пеплом темные глаза, глянувшие из-под белесых седых ресниц, задорно блеснули.

– Было бы там чего различать.

Тен’Шайти лицо не удержал. Даже не пытался. Очень уж откровенным вышло… откровение. И отвисшую челюсть подобрал только после того, как Томиллен намекнул про насекомых.

– Муха влетит, – сказал приятель, прикрыл глаза и затылок откинул на изголовье, предаваясь, видимо, приятным воспоминаниям.

Сказанное в голове не укладывалось. Как-то не представлялись советнику дочери Владыки и… И тут же представились и уложились на, хм, ложе. Вот же…

– И… что? С… э-э-э… с обеими? – выдавил элфие, гоня от себя недостойные, но такие пикантные мысли.

Томиллен кивнул с таким видом, будто это было что-то значительное, вроде подвига, воспетого в балладах, а у самого уже рот к ушам поехал.

– И как они тебя… э-э-э… тогда делили? – осмелился спросить тен’Шайти и, к своему стыду, почувствовал, как жарко становится лицу.

– Зачем делить? Они же как одно целое, – и Томаш рассмеялся беззвучно, подрагивая впалой грудью, вовлекаясь в этот смех, всем своим изможденным телом. Артефакт Владыки налился светом, накапливая выплеснувшуюся энергию, чтобы потом спокойно и равномерно вернуть ее обратно.

– А… Светоч знает?

– Светоч знает все, – Томиллен постучал по артефакту желтоватым ногтем.

– Не понимаю я этой вашей странной дружбы.

– А никто не понимает. Наверное, даже он сам. Я по-прежнему настолько вне его окружения и интересов, что этим и любопытен. А может, я вовсе ему не друг, а просто компания для игры в сферы и подопытный для экспериментальных магических штук. Он даже о моих снах никогда не спрашивает, но всегда так выворачивает разговор, что я сам, как дурак, распускаю язык помелом.

– Показал бы ему уже свою пророческую тетрадь, он бы и прекратил.

– И перестал бы звать играть в сферы, а у меня не так много развлечений. Да и нет ее у меня. Она у Алеха осталась, заходил, когда приезжал в последний раз. На церемонию прощания с Селемелном[1].*

– Со мной он вообще говорить не стал. Уход Селемелна сильно по нему ударил. Меня только из вежливости в дом пустил. Там так никто и не живет. Я прикажу, чтоб тебя отвезли, если хочешь. Можем поискать. Я бы не отказался вновь взглянуть на твою писанину.

Томиллен неопределенно плечами дернул. Ему до сих пор, хотя прошло уже много десятков лет, было неловко, когда служащие в башне люди или элфие делали что-то для него: убирали, готовили и приносили еду, чистили одежду. А теперь еще помогали держать тело в чистоте, несли на руках вниз, а потом в паланкине, если нужно было куда-то вне башни. Он почти не ходил. После того, что…

– А сестра? Ей лучше? – спросил он и тут же осекся, вспоминая, и чужая горькая скорбь пробила ледяной заслон искусственного спокойствия, как ножом вскрывая его собственную, не менее пронзительную боль утраты. Поэтому элфие встал, подошел к креслу и положил руку на сделавшееся хрупким плечо. Менталист мог бы забрать боль, но Томиллен и сам был менталистом, последним учеником ан’халте Верея. А вот у дома тен’Шайти таких талантов не водилось.