Я ухватилась за протянутую руку ликтора, не для опоры, нет. Это для меня самой, словно печать под односторонним договором с собственной натурой, обещающим, что я намерена упорно трудиться над своими недостатками, временно исключая Бронзового из разряда врагов. Но, вставая на ноги, я не смогла отказать себе в мелочном удовольствии и демонстративно подняла руку, позволяя высыпаться песку так, чтобы Крорр это прекрасно увидел. Его радужки потемнели, губы сжались в жесткую линию, однако уголок рта дернулся, едва заметно приподнимаясь.

– Ничего бы у тебя не вышло, Войт, – тихо сказал он.

– Не сейчас. Но однажды. Всегда есть возможность, – упрямо вздернула я подбородок и тут же скривилась – шея болела ужасно.

– Неисправима, – произнес ликтор так, точно подвел итог.

– Не все нуждается в исправлении. Может, просто в улучшении, – улыбнулась я.

Улыбнулась, мать вашу! Я что это делаю? Практически на свой лад флиртую с мужиком, который только что вытер мною все местные залежи пыли? Да ерунда какая! Мало того, что я в принципе не умею флиртовать, так еще и не выжила же из ума, чтобы делать это с командиром, что едва меня выносит. Это все моя извечная язвительность и неизменное желание поддразнивать противника, выводя из себя. Но раз Крорр какое-то время таковым больше не является, значит, и нечего ему ухмыляться, Летти!

Глаза Крылатого сузились, останавливаясь на моем рте, между бровей появилась не то что складка – целое ущелье, желваки резко проступили, выдавая, как ликтор стиснул челюсти. Ну замечательно, я умудрилась опять вывести его из себя. Верхняя губа командира задралась, когда он отрывисто пролаял, снова становясь злее некуда:

– Войт, отдых пятнадцать минут на скамье. После покажешь, что ты усвоила из первого моего урока, – и со скрипом развернувшись на толстенных рифленых подошвах своих говнодавов, он скомандовал остальным: – Чего стоим? Правые и левые меняются ролями. Рамос, становись со мной! Войт не допущена до спаррингов с новобранцами до тех пор, пока до ее мозгов не дойдет простая разница между тренировкой и реальным боем.

Я пристроила свою исстрадавшуюся от многочисленных приземлений на твердый пол задницу на ближайшую скамью для пресса и впилась взглядом в избиение младенца, которое теперь устроил Крорр Рамосу. Одно дело – быть «внутри» боевой ситуации, совсем другое – внимательно отслеживать ее со стороны, анализируя стиль, скорость, специфику движений, кучу всяких мелких особенностей. Мои мышцы невольно напрягались и расслаблялись, от мысленных блоков и уклонений от молниеносных выпадов командира, и хотя большая часть внимания была сконцентрирована на изучении и запоминании, оставался еще уголок разума, занятый чрезвычайно отвлекающим любованием этим мужчиной. Потому что нельзя, абсолютно невозможно было игнорировать, насколько же он потрясающ даже в этом, почти игровом для него поединке. То молниеносен и ужасающ, то тягуч, как плавящийся металл, сосредоточен и лениво расслаблен одновременно. Скуп на движения и в тот же миг, как вода, что никогда не находится в состоянии полного покоя. Крорр будто точно знал, как Рамос решит защищаться от каждого его следующего выпада, и просто позволял по своему усмотрению ему отразить, получив иллюзию крошечной сиюминутной победы или нет. Как будто парень был марионеткой в его руках, а вовсе не самостоятельной боевой единицей. Сто процентов я выглядела так же, а то и хуже. Это восхищало, завораживало и бесконечно бесило. Слишком очевидно показывало, какова же пропасть между физическими возможностями Крылатых и их мастерством и нами, людьми с нормальной скоростью реакций и подготовкой на уровне беспощадных, но большей частью хаотичных уличных драк. И это при том, что ликтор ни разу не воспользовался крыльями и своей превосходящей массой. В его власти было буквально размазать Рамоса, как и меня, по полу, но нет же. И от этого все происходящее еще отчетливее напоминало игру хищника с заведомо пойманной и слабой жертвой. В какой-то момент мне даже пришло в голову, что Крорр немного рисуется, но потом я эту мысль отбросила. Смысл? Тому, кто настолько превосходит других, нет никакого резона или удовольствия размениваться на дешевую демонстрацию общеизвестного факта.