И она решилась: надо раскрыть карты. Пускай все узнают, что они – любовники. Лучше пережить все зараз, чем мучиться долго-долго.

Она сказала об этом Лерику. И это стало причиной жуткой ссоры. Он называл ее «дурой» и «маленькой стервой», «гюрзой» и «истеричкой». Она кричала, обзывалась, просила, угрожала, рыдала, рвала фотографии… Он ушел, хлопнув дверью, и не приходил до утра. Оля долго плакала, успокаивалась ненадолго, а потом снова начинала рыдать. Но когда вернулся Валерий Степанович, она, изможденная, убитая, обескрыленная, пошла на кухню, чтобы сварить ему кофе и сказать, что любит его и сделает все так, как он захочет.

Но сама уже твердо решила, что сделает по-своему. И когда приехала мама, Оля все ей рассказала. Мама поверила ей. Поверила сразу, как будто все уже знала. А Валерий Степанович ушел из их дома, ушел из их жизни. Так и закончился недолгий Олин роман.

Но в маленьком городе жила Оля. Быстро расползаются в таком городе сплетни. Много знакомых у тех, кто сидит на скамейках у подъездов и слышит все, что долетает из открытых форточек. И еще больше знакомых у знакомых тех, кто сидит на скамейках возле подъездов и слышит все, что долетает из открытых форточек… Как прокаженных, стали обходить Олю и Анну Олеговну многие, с кем даже знакомы не были Оля и Анна Олеговна… И любопытно было всем, как теперь будут уживаться мать и дочь.

А они все-таки уживались. Ругаться по пустякам, правда, стали чаще. Но и жалели друг друга. И когда плакала Оля безутешно, обнимала мама ее за плечи и говорила, что все пройдет, все раны затянутся, и все будет у Оли хорошо. А когда сидела Анна Олеговна в оцепенении, в одну точку смотрела невидящим взглядом, ставила Оля перед ней чашку с чаем и подавала зажженную сигарету. И плакали они долго, обнявшись…

И все чаще стала вспоминать Оля Сашу.

Вспомнила, как спокойно и тепло было рядом с ним, как прощал он ей все, прощал заранее. Вспомнила, как провожал ее в школу и из школы. Вспомнила, как дарил ей цветы. Вспомнила, как упрямо любил ее и обещал любить вечно. Все, что было между ними: каждое слово, каждый взгляд – вспомнила.

Будничный мир с подозрительными соседями и наглыми мужчинами, с отвернувшимися от нее подругами, тусклый и однообразный, стал совсем призрачным. А причудливое переплетение мечты и фантазии, снов и воспоминаний стало для Оли почти осязаемой реальностью. Грань между двумя мирами, призрачным и реальным, начала расползаться. Путать стала Оля, где заканчивается один мир, а где начинается другой, что произошло там, а что здесь. Верила она тому, прежнему, Саше так, как будто не мог он ошибиться. Знала, что вернется он к ней и все поймет, и простит все, как всегда прощал, и будут они вместе, и никогда больше не будет плакать Оля. И воссоединятся две Олины реальности.

Саша всегда теперь был в ней. Саша – это все, что было у Оли. В него она верила, чуда ждала от него.

А вчера узнала, что Саши больше нет.

Ника стояла у окна и смотрела, как стекают по стеклу тонкие струйки воды. И улица за окном, и комната за стеной, и сама Ника отражались в них совсем по-разному: в каждой струйке – свой мир.

Вчера Ника сказала Оле, что Саша не вернулся из армии. Она не ожидала, что Олю так поразит эта новость, что она сожмется вся, как маленький замерзший котенок, и уйдет, не попрощавшись, и пойдет, забывая обходить лужи…

Это же не Оля, а Ника молилась когда-то каждый вечер, чтобы Саша полюбил ее. Это же не Оля, а Ника целовала нежно цветы, подаренные Сашей другой. Это же не Оля, а Ника, как реликвию, хранила карандаш, забытый Сашей на подоконнике. Это же не Оля, а Ника любила Сашу больше, чем любила себя…