Дыхание Тони замерло, она высунула ступни из-под платья и отложила письмо. Оно бесшумно опустилось на оттертый до блеска паркет, застряв там, где начинался ворсистый ковер. Не соображая еще, как реагировать на содержание послания, она неподвижно сидела на месте. Да, да, тот вечер в опере! Зачем он так долго стоял подле нее? И еще тот взгляд Лиговского, от которого ее до сих пор берет пугливая оторопь…

Когда Крисницкий, порядком вымотавшийся, ездя из одного конца города в другой и уговаривая рабочих не бунтовать, убеждая в том, что совсем скоро они получат бесплатные больницы, вернулся домой, он ожидал тихого вечера. Столько тепла теперь он ощущал, едва переступая порог, что пытался быстрее разделаться с делами. Не могла это дать ему Марианна, вечно мечущаяся и ищущая то, что неизменно ускользало от нее.

С чего вдруг рабочие поняли, что имеют на это право? Не иначе, наслушались провокаторов. Крисницкому не было дела до каждого своего подчиненного, он не дежурил возле их мрачных квартир в отсталых районах Петербурга, суетливо интересуясь, не простудились ли они. Его волновали иные, более важные вопросы. Цельное сплоченное функционирование всех фабрик, прибыль, известность и влияние в своей сфере – вот что занимало мысли Михаила Крисницкого, пока он, позволяя лакею стаскивать с себя сюртук, стоял возле зеркала и ловил свое задумчивое и даже в некоторой степени устрашающее отражение. И, для того, чтобы не выпустить из рук всего этого, необходимо принять условия рабочих и построить им эти больницы! Лиговской прав был…

А, черт, хватит думать о нем! Хам, лицемер, ничтожество! Какую сыграл с ним шутку, и как ловко! Стоит признать, хитрее лисицы бес. Даже близкое свидание с женой, неизменно успокаивающей его лучистым своим личиком не способно были сегодня, он чувствовал, исцелить его. На это будет способно лишь время. «И это пройдет», – сказал когда – то мудрый царь Соломон. Интересно будет проверить, прав ли он был. Крисницкий испытывал двойное негодование – всколыхнувшееся недовольство от ухода Марианны из его жизни и поражение, о котором он и не знал до сегодняшнего дня.

На шум вышла Тоня. Михаил, оторвавшись от молчаливого порицания слуги, коснувшегося пола его сюртуком, перехватил ее взгляд и, прежде чем ласково улыбнуться и этой улыбкой показать, что трудности – пустое по сравнению с редким счастьем иметь рядом дорогого человека, передумал. Тоня, прямая и против обыкновения замкнувшаяся, подала знак лакею, чтобы тот убрался. Ей совестно было отсылать слугу и спрашивать мужа о чудовищных вещах, тем самым обнажив осведомленность, но в отношениях с Крисницким ей предполагалась полнейшая открытость. Мучительнее было гадать. Раньше она не позволила бы себе этого, но в последнее время начала ощущать себя сильнее и выносливее. Не так страшна оказалась настоящая жизнь, как ее рисовали иные…

– Тоня, ты здорова? – заботливо спросил Крисницкий. В глубине души он подозревал, о чем назрел разговор. И к чему только Марианне понадобилось приезжать, разбередив тем самым сразу три души?! Ссутулившись, он скривил рот и засмотрелся на стоящую рядом вазу.

– Миша, – просто, без дрожания губ, век, слез и намеков на начинающуюся истерику, сказала Тоня, всматриваясь в любимое лицо, зная наперед каждую морщинку и неровность, но находя откуда-то мужество, – ты любил Марианну?

Крисницкий выдохнул. Он ожидал не этого. Сцены, упреков, поношений, угроз… Так в его представлении женщина реагирует на открытие адюльтера мужа.

– Тоня, – тихо ответил он, приближаясь к жене, но не решаясь взять ее руку. – Что бы ни было в прошлом, теперь это не имеет значения.