– Не уважаем, значит?

Говоривший был высок, узок в талии и широк в плечах, вздувшиеся бицепсы его обвивали сине-зеленые татуированные змеи. Темные вьющиеся волосы обрамляли костистое загорелое лицо. Одет незнакомец был своеобразно – ярко-алые шаровары, безрукавка с обтрепанными полами, украшенная, однако, затейливой серебристой вышивкой, на мощной шее красовалась столь же мощная цепь, по виду явно железная, зато на безымянном пальце правой руки блестел желтый перстень с огромным прозрачно-зеленым камнем. “Нифига себе изумруд, – машинально подумал Митька. – Или бутылочная стекляшка?”

– Ты что, падаль, молчишь? – нарочито ласковым тоном протянул человек. – Отвечать надо, когда Салир-гуа-нау спрашивает. Ну так что же?

Митька растерянно глядел себе под ноги, где не было ничего, кроме вездесущей пыли.

– Какой гордый, да? – хохотнул стоявший слева верзила с телосложением буйвола, имевший из одежды только сиреневые шаровары. Его заросшую рыжеватым волосом грудь украшала такая же, как и у первого, железная цепь, только звенья были потоньше.

– Нет, ну ты погляди, какие наглые рабы пошли, – повернулся к нему владелец изумруда. – В упор не замечают уважаемых людей, заступают дорогу, и нет чтобы извиниться, на колени, как положено, встать, сапоги поцеловать, он еще и отвечать не желает! Ты чей же будешь, недоносок?

Митька угрюмо молчал. Все было понятно. Здешние портовые бандиты, и видать, не мелкие, если и стражники предпочли убраться с их пути.

Наверное, надо было что-то говорить, умолять, извиняться, но непонятная оторопь сковала его, слова застревали в горле, а на глаза наворачивались слезы. Может, оно и к лучшему – зареветь сейчас, авось и пожалеют.

Чья-то сильная рука обхватила его шею, рывком вздернула на ноги. Третий бандюга, по виду – самая настоящая горилла, подтащил Митьку поближе к предводителю и развернул задом. Тот, прищурившись, вслух принялся разбирать надпись на ошейнике.

– Значит, кассар Харт-ла-Гир, из Нариу-Лейома. Левая, значит, рука начальника окружной палаты государева сыска. Выходит, всякие там иногородние ловчие к нам понаехали, уважаемых людей ни в грош не ставят. Ни тебе в трактире культурно посидеть, ни доложиться начальнику городской стражи, – раздумчиво комментировал он. – Начальник-то у нас правильный дядька, с понятием, уж меня-то известил бы. Так нет, у него и рабы хамят, возомнили, видать, о себе невесть что, будто их и не сука в канаве родила.

Митька все понимал, он никогда безбашенностью не отличался, как вот Санька Баруздин, и жить ему тоже пока не надоело, но… Взметнулись в памяти невидимым ветром темные кучки пепла, ожгло мысли синим гудящим пламенем, в ушах явственно послышалась недавняя песня магов, там, на площади. Что-то вдруг щелкнуло в нем, повернулось – и вместо того, чтобы униженно повалиться бандитам в ноги и просить о пощаде, он вдруг рванулся навстречу предводителю и, срываясь на жалкий фальцет, прокричал:

– Ты мою маму не трогай, козел! Горло нафиг порву!

Ему хватило и полсекунды, чтобы осознать собственную глупость, но слово было сказано. Воцарилась тишина, и отдаленные крики в порту лишь подчеркивали ее – сухую, ватную, похожую на свинцово-черную, готовую разразиться бешеным ливнем тучу.

– А за козла ответишь, – негромко, пришептывая по-змеиному, произнес наконец главарь. И сейчас же Митька ощутил, как невесть откуда возле его горла появилось широкое, извилистое подобно бегущей волне лезвие.

– Постой, Тайхиу, – усмехнулся Салир-гуа-нау. – Не так быстро и не так просто. Это ж не свободный горожанин, чтобы честью по чести голову резать. Это ж скотина, раб. Мы его сперва попользуем всей стаей, парнишка-то гладкий, в соку… Чем, спрашивается, мы хуже его господина? Ну а потом, на свежую голову, что-нибудь интересное придумаем. Да ты ножик-то, Тайхиу, не убирай далеко, мы как вернемся, для начала ему погремушки-то оттяпаем. Лишние потому что. Ну, волки портовые, до дому, значит?