Но уже потом, когда, как-то по весне, появилась эта большая, некрасивая, толстая и неприятная тётка, с большими сиськами и толстым задом, которую звали совершенно диким именем Клавдия Пантелеевна, отношения эти резко изменились. Тётка оказалась её матерью, а подружка Света, вместо того, чтобы поддержать и посочувствовать, взялась дразниться матерными словами, кривляясь лицом, в точности повторяя и интонацию, и выражение, с которой её мать общалась с окружающими, включая детей. А ведь Настя скармливала ей почти все сладости, которые привозила мать, стараясь удержать эту дружбу и задобрить свою лучшую подружку.

Мать приезжала раз, или два раза в месяц, привозила шоколад или конфеты в невероятно больших количествах, оглашала пространство своим рёвом, шокируя тонкую ребячью душу, чмокала в щёку и уезжала. Этим её материнская любовь и ограничивалась. Она была совершенно чужим человеком и Настя часто думала, что кто-то ошибся и прислал ей не её маму, потому что эта тётка была белобрысая, вся в кучеряшках, с толстыми губами и носом пуговкой, а её мама должна была быть ласковой и нежной, и непременно очень красивой, с тонкими чертами лица. И ещё она должна была быть невысокого роста, смуглой, очень стройная, с чёрной толстой косой, уложенной вокруг головы, как у старшей воспитательницы Риммы Сергеевны. Настя и сама была черноволосая, невысокого роста и очень красивая. Она понимала это с раннего детства, потому что с самого раннего детства её таскали за косички детдомовские мальчишки, а когда она подросла, стали назначать свидания под лестницей после отбоя.

Вначале свидания были ей не очень приятны, но очень возбуждали любопытство, рождённое подрастающими девочками за трубой. Она бегала под лестницу, чтобы и ей было, что рассказать своим подружкам. Но вот рассказывать то, что происходило под лестницей, ей не хотелось. Внутренним чувством она понимала, что сопливые поцелуи, замусоливавшие ей лицо, губы и шею, шарение руками в трусиках в какой-то спешке и очень настойчиво, были противными и гадкими. Но с другой стороны ей было очень интересно, что же так привлекало мальчиков шарить в темноте в её трусиках, и почему она тоже начинала учащённо дышать, реагирую своим организмом на эти странные прикосновения, на эту странную близость? И почему ей и страшно было от этих прикосновений, но и очень приятно?

Она понимала своим маленьким я, что это что-то запретное и взрослое. Но именно поэтому ей было интересно понять эту взрослость. Девочки же рассказывали, что от таких встреч в темноте под лестницей рождаются дети. Она не понимала, что может быть такого страшного в сопливых поцелуях, и почему дети могут получиться именно от них? Но внутренним чувством догадывалась, что поцелуи тут ни при чём. При чём могли быть только прикосновения в самом низу, там, где это становилось до боли приятным и заставляло сжимать ноги и покрываться мелким потом и её, и мальчика, который был с ней под лестницей. Мальчики менялись постоянно, потому что она боялась встречаться с одним и тем же. Один и тот же был Женя. Он ей очень нравился и её это пугало. Он был старше на четыре года и был самый настойчивый из всех тех, кто завлекал её под лестницу.

Но потом та первая весна, которая позвала её под лестницу, всё же прошла, и наступило долгожданное лето. Не надо было перебегать через заснеженный двор, кутаясь в тоненькое детдомовское пальтецо. Можно было в одном платьишке радоваться небесному теплу, поэтому все дети стали высыпать в любую свободную минутку во двор, нежась под первыми, по-настоящему тёплыми летними лучами. Теперь можно было найти место для задушевных тайных разговоров не только за трубой на чердаке, но и за большим старым сараем, или в кладовке, где складывались доски и поделки детского творчества, или в мастерской по труду, в самом конце детдомовской территории. Мастерская была почти всегда открыта, так решила Римма Сергеевна, в надежде на творческое любопытство, могущее вспыхнуть в детских головках и душах.