– Голова у тебя будет кружиться и рана – болеть, но чем скорее ты перейдешь на амбулаторный режим, тем лучше. У нас много дел перед тем, как мы отбудем в Нью-Йорк.

– Каких дел, доктор Уортроп? – Я подумал, что он имеет в виду сборы в дорогу: обязанность, что всегда падала на меня.

– Я бы уже это сделал, но не хотел… подумал, что лучше бы, когда ты придешь в сознание… В общем, не могу же я быть в двух местах одновременно! – нетерпеливо закончил он.

А я могу, чуть было не сказал я ему, но прикусил язык. Рассказ о моей бестелесной душе, взирающей на него с потолка, Уортроп высмеял бы весьма жестоко.

– Что вы уже сделали бы?

– Мистера Кендалла, Уилл Генри. Мы должны… – он помолчал, как бы подбирая слово, – решить вопрос с мистером Кендаллом.

«Мы должны решить вопрос с мистером Кендаллом».

Под этим монстролог подразумевал вовсе не уведомление родни о его кончине и не приготовления к отправке тела в родную Англию для погребения.

Не знаю, почему я подумал на мгновение именно так. Как можно было бы объяснить близким Кендалла, – или, в данном случае, британским властям – сильно разложившийся труп со свежим пулевым ранением в голову? Также оставался щекотливый вопрос потенциальной заразности недуга. Как выразился Уортроп, «эта искра может разжечь такой пожар, рядом с которым эпидемия чумы покажется походным костерком».

Первый вечер после того, как я выздоровел, мы провели в подвальной лаборатории, расчленяя Уаймонда Кендалла.

Монстрологу нужны были препараты всех главных органов, включая мозг (он был в восторге от возможности заглянуть мистеру Кендаллу в мозг), который он полностью изъял, спилив для этого крышку черепа. Мне пришлось держать препарат – весьма неловкое положение, с учетом толстой повязки на моей левой руке, – пока доктор отделял продолговатый мозг[19]. Я никогда раньше не держал человеческого мозга. Его изящество удивило меня; я думал, он будет куда тяжелее.

– Вес среднего человеческого мозга составляет примерно три фунта[20], Уилл Генри, – сообщил доктор, взглянув на мое изумленное лицо. – Сравни это с общим весом нашей кожи, около шести фунтов[21], и сможешь сделать захватывающие выводы, от которых, впрочем, не по себе.

Он принял из моих рук трехфунтовую обитель кендаллова сознания и продолжил:

– Взгляни на лобную долю[22], Уилл Генри. Извилины – вот эти глубокие борозды, что испещряют остальной мозг, – полностью исчезли. Мыслящая часть его мозга гладкая, как бильярдный шар.

Я спросил его, что это значит.

– Ну, мы можем предположить, что это не врожденный дефект, хотя покойный и не показался мне чересчур сообразительным: больше завитков, чем извилин… прости, небольшой и не слишком удачный патологоанатомический каламбур. Можно предположить, что это результат воздействия токсина. Это в точности соответствует литературным источникам, согласно которым жертва на финальных стадиях болезни превращается в зверя, неспособного прислушаться к голосу разума, но более чем способного на ярость, убийства и людоедство. В некоторых племенах Лакшадвипского архипелага[23] рассказывают о целых деревнях, обезлюдевших после единственного контакта с пуидресером – последний выживший в буквальном смысле пожирает сам себя.

Доктор сухо рассмеялся, рассеянно поглаживая гладкую плоть кендаллова мозга, и добавил:

– Я имею в виду, он ест сам себя, пока не умрет. Когда все остальные мертвы или бежали, он принимается терзать свое собственное тело и поедать свою плоть, пока не истечет кровью или не подхватит инфекцию. Ты ведь видел содержимое желудка мистера Кендалла; не думаю, чтобы он проглотил свой язык случайно.