Климов почувствовал тепло в районе живота. Радость обладания – будто это он был коллекционером, будто для себя охотился за антиквариатом, а не для нанимателя.

Ветошь спланировала на пол. Закатное солнце полыхнуло в овале, который Климов держал обеими руками. Свет ослепил. Климов повернулся, и белизна покинула ношу. Он увидел бульдожью морду, выпученные глазки, залысину: собственный портрет. Пальцы трогали дубовую раму, вырезанные виноградные листья. Мастер «зачесал» их по часовой стрелке, но четыре листика выбивались из плавного орнаментального течения. Два снизу и два сверху, они отпочковывались от рамы, наползая на амальгаму. При должной фантазии их можно было принять за клыки. В действительности они служили фиксаторами.

Климов наклонил зеркало.

«Превосходно! – Он подсознательно копировал манеру босса. Именно так Платон Иванович станет знакомиться с пополнением коллекции, гладить раму, теребить металлическую проушину для гвоздя. – Тончайшая работа!»

Не рама, а биография прославила зеркало Вечеры в узких кругах.

– Ну как?

Климов зажал добычу под мышкой, вытащил кошелек.

– Спасибо за сотрудничество.

Амир пересчитал деньги и довольно кивнул.

– Приятно иметь с вами дело.

– Аналогично.

Климов выехал из Москвы на рассвете и весь день проторчал за рулем. Мышцы сводила судорога, спина нуждалась в горизонтальном положении. Заключив сделку, он взял курс на запад и через час с небольшим въехал в город, основанный десять веков назад. Нужная улица тоже носила имя Александра Сергеевича: по-татарски – Пушкин урамы. Каменный поэт скрестил на груди руки и наблюдал за зелененькими троллейбусами и красненькими автобусами. Климов отужинал в ресторане с пафосным названием «Сенатъ». Забронировал гостиничный номер; навигатор привел к приземистому зданию в стиле ампир.

В номере были зеркала: квадратное, над журнальным столиком и прямоугольное в ванной. Климов прибавил к ним зеркало Вечеры. Овал, окаймленный листьями, встал у изножья кровати. Климов присел на корточки, поместился в зеркале целиком. Отражение было четким, гораздо четче и глубже, чем в современных собратьях Вурдалака. Или разум Климова обманывался легендой, наделял реликвию особыми свойствами? Но и правда, словно картинка обработана мобильными приложениями. Откуда это мягкое мерцание по краям силуэта? Откуда рябь, внезапно нарушившая четкость «изображения»? И голос, голос, доносящийся из овальной полыньи, завораживающий, лишающий воли, заставляющий внимать. Голос рассказчика, соскучившегося по слушателю. Не глупому же Амиру доверять сокровенное? Будто кто-то сунул руку во мрак, достал историю и погрузил ее в мозг окаменевшего Климова.

«Ну и глазищи! По интонации было не разобрать, возмущение это или восхищение, поэтому…»

Тонкая струйка слюны побежала изо рта Климова.