– Нет, нельзя, – шиплю со скрипом.

Перехватывая ее пальцы, машинально сжимаю.

– А-а-а-у, – вскрикивает Машка. – Больно, придурок… – и кусает меня за плечо.

Перед глазами скоростным паровозом калейдоскоп мигающих лампочек летит. Убивает, на хрен. Резко разворачиваясь, не владея примитивным набором приличных слов, пытаюсь что-то сказать ей. Вот только из-за смещения наших тел это долбаное ложе прогибается, и я, право слово, нехотя на Машку наваливаюсь.

И тут-то… Мириада звезд такая несется, словно на ковре-самолете в Бангладеш слетал!

Я понимаю, что продолжения не будет… Понимаю… Шутки шутками, но Машку трахать нельзя. Сука… Мне даже думать о таком не велено. И тем более такими словами, потому что… Это ведь Маруся Титова, мать ее…

– Ярик… – сдергиваю себя с кровати быстрее, чем она успевает закончить. – Ты куда?

Замираю в темноте.

Куда тут двинуться? Опускаюсь на Машкину постель.

– Напомни, святоша, на какой букве закончили? – стараюсь, чтобы голос звучал легко, мол, мне чрезвычайно весело.

– Я сказала: Люксембург… – растерянно тянет «сеструля».

Кодовое слово, черт возьми!

– Гамбург, – оживает мозг.

Запах ее все еще стоит в легких, но хоть тактильный контакт разорван.

– Гётеборг!

Что, блин? Ладно…

– Гонконг.

– Грюнберг!

– Ты решила меня выбесить этой буквой? – шиплю в темноту.

– Разорви, – и хихикает, зараза. – Вспомни с другим окончанием.

Напрягаюсь сильнее, чем на экзамене по географии, и выдаю победно:

– Грозный!

– Йёнчёпинг! – орет Машка на весь бункер и вовсю хохочет.

– Я тебя сейчас… – выдыхаю вкрадчиво, больше для себя, прежде чем подорваться на ноги.

Когда хватаю ее на руки, она от неожиданности визжит, как потерпевшая.

– Ярик, дурак, блин, – возмущается дребезжащим голоском. – Здесь же темно и страшно… Я испугалась!

Подбрасывая в темноте, ржу, когда она вновь орет. Встряхиваю и на плечо закидываю.

– Трусы хоть сухие?

– Пошел ты в жопу!

– Не ответишь, сам проверю.

Двигаю ладонью по задней поверхности ее бедра вверх, целюсь к развилке ног. Машка вдруг вместо того, чтобы визжать и извиваться, резко цепенеет. Кажется, что и дышать перестает. Я так точно… Веду выше и выше. Ощущая округлость ягодицы, глаза прикрываю. Сдвигаю ладонь внутрь… Слышу, с каким надрывным шумом задержанное дыхание из груди вырывается. И… С этим звуком отмирает святоша. Лупит меня по спине и принимается отчаянно елозить.

– Маньяк… Извращенец… Озабоченный придурок! Немедленно отпусти меня, козел!

Я смеюсь ровно до момента, когда она впивается зубами мне в спину. Рычу от боли и злости. Проворачиваю ее, но скинуть на кровать не решаюсь. Темно все же, могу не рассчитать.

–  Уймись, Семирамида[1], – рявкаю, прижимая к груди ближе, чем требуется. – Не доводи меня.

– А то что, блин?

– Лучше тебе не знать, святоша!

– Ха-ха, как круто и угрожающе! Дрожу! Прям вся вспотела! Мокрая как мышь…

– Слезай с меня, блин.

– Вообще-то, я на тебе не сижу! Ты держишь меня!

– Потому что не хочу уронить куда попало, дура! Опускай ноги медленно, и я отпущу.

– Вот, – выпрямляется, наконец. – Доволен теперь?

– Очень! – рявкаю напоследок, прежде чем отойти.

Как слепец, шарю по воздуху руками, натыкаясь на предметы мебели, добираюсь до кровати. Машка, конечно, ни на шаг не отстает. В футболку сзади вцепилась и паровозом двигается.

– Яр… Ты же не злишься? Я просто шутила… – пищит, когда на кровать заваливаюсь.

Пошла на попятную, блатата. Боится, что прогоню.

– Ложись уже, – бросаю сердито и отворачиваюсь.

В сложившейся ситуации Титову дважды приглашать не нужно. Запрыгивает и снова меня, черт возьми, обвивает руками.