А когда я поняла наконец, что слышу смех – Джеффри согнулся пополам, сотрясаясь от буквально душившего его хохота, – страшный гнев охватил меня.

– Да как вы смеете насмехаться надо мной? – воскликнула я.

Он покачал головой и изо всех ударил себя по колену, словно пытаясь остановиться, но не смог.

– Нет, ну надо же! Я приезжаю в Лондон как официальное лицо, чтобы присутствовать от своего округа на казни государственного преступника, – сказал он, обращаясь скорее к реке, чем ко мне. – Я спасаю молодую женщину от насильника, после чего попадаю в плен ее прекрасных карих глаз – и что в результате? Ах, Джеффри! Ну и свалял же ты дурака, братец!

Его слова возмутили меня.

– Ага, значит, ваша показная куртуазность закончилась, – прошипела я. – А ведь я предупреждала вас на Смитфилде: оставьте меня! Но вы не послушались. И теперь расплачиваетесь: вам некого винить, кроме как…

Внезапно Джеффри вскочил и обхватил меня за плечи.

– Закройте глаза и не оборачивайтесь, – прошептал он, его теплое дыхание зашелестело в моем ухе.

Я не могла поверить, что он прикасается ко мне. Действуя кандалами, словно дубинкой, я изо всех сил оттолкнула констебля. Бедняга рухнул на дно лодки, ударился головой и вскрикнул от боли.

Тут меня словно кто-то толкнул, и я повернулась.

Наша лодка очень медленно приближалась к большому мосту. Примерно через каждые двадцать футов горели факелы, вереницей плавучих огней отражавшиеся в широкой темной реке.

Между факелами торчали пики, на которые были насажены отрубленные головы.

Их было не меньше дюжины, хотя ясно я увидела только одну – ближайшую ко мне. Гниющая плоть почернела. Мерцание факела наполняло пустые глазницы, сверкало в распахнутом рту. От этого возникала страшная иллюзия, будто голова ожила и довольно улыбается мне.

В ушах у меня зашумело, на коже выступил пот. Я зажмурила глаза, пытаясь прогнать жуткое видение. Но было слишком поздно. Мой желудок взбунтовался, словно внутри меня проснулось дикое животное. Я согнулась пополам, скованными руками ухватилась за край лодки и прохрипела:

– Помоги мне, Дева Мария!

Казалось, я сражалась с собой целую вечность. Но все-таки проиграла. Меня, скрюченную, вырвало прямо на дно лодки одной лишь горькой струйкой – я только и съела сегодня что кусок хлеба, когда ехала в Смитфилд в телеге много часов назад. Судорожно кашляя, я вытерла подбородок тыльной стороной дрожащей ладони.

Гребцы провели лодку под мостом. Вода плескалась у влажных каменных арок. Вспомнив о том, что надо мной выставлены головы казненных, я вновь содрогнулась и зажмурилась.

Я распахнула глаза, лишь почувствовав осторожное прикосновение руки к плечу. Взяла платок Джеффри – тот самый, что он предлагал мне на Смитфилде, отерла им лицо.

И посмотрела на своего спутника.

– Мне очень жаль, что так получилось, – сказала я. – Правда, жаль.

– Я вам верю. – Усмешка искривила его губы, но в ней не было ни издевки, ни злости. Затем Джеффри взглянул куда-то поверх моего плеча, и улыбка моментально исчезла с его лица. Я буквально почувствовала, как все его тело напряглось.

Наша лодка поворачивала. Мы вошли в узкий канал с высокими каменными берегами. Над нами возвышалась громадная квадратная чернота, закрывавшая низкие звезды и хлипкие серые облака. Сомнений не осталось: мы въезжали в Тауэр.

– Это вопрос выбора: крест или корона, – сказал Джеффри Сковилл таким тихим голосом, что его едва было слышно сквозь плеск воды.

– Что? – не поняла я.

– Каждый из нас должен сделать выбор, – пояснил констебль. – Бунтовщики с Севера предпочли крест. – Он кивнул в сторону жуткого моста, оставшегося позади. – Вы сами видели, каковы оказались последствия.