Через пять лет, насыщенных событиями, о которых здесь не место говорить, Нафтали погиб на Первом шоссе. Он, подполковник, ехал с обожаемой подругой на велосипеде (очень увлекся велопрогулками по наводке будущей жены), они были оба очень счастливы друг с другом, находясь в двухнедельном отпуске перед демобилизацией, по краю шоссе. Сзади наехал грузовик и скинул их обоих в канаву, не оставив им обоим шанса на жизнь. Всю службу Нафтали прошел без царапины на теле. Про душу ничего неизвестно.

Аварию признали трагической, неизбежной и ненужной. Кто так решил? Тот полицейский, который расследовал обстоятельства происшедшего, полицейские знают все.

Добавим ко всему, приученные к таким цитатам незабвенным Толиком:

Не изменяйся, будь самим собой.
Ты можешь быть собой, пока живешь.
Когда же смерть разрушит образ твой,
Пусть будет кто-то на тебя похож.

Похороны были огромными, насквозь светило солнце. Вся его часть из прошлого и настоящего состава пришла, весь подъем к Гиват Шауль (там захотели похоронить сына родители) был заставлен «суситами» и «ситроенами» с черными номерами и буквой צ, что значит ЦАХАЛ, кто не знает. Но вы, конечно, знаете. Пришли все знакомые, друзья, Лори с мужем, похожим на памятник Магеллану, пришла Мири из банка, пришли Хези, Йойо, Муса. Пришел тот математик и писатель, когда-то отдавший Толику на благое дело «Столичную» и бесценные банки балтийской кильки. Джеф Моисеевич держал за руку свою Бетти, не все понимая из того, что говорят и что вообще происходит.

У могилы, держась за сердце, Бетти неожиданно все переносила стойко, держалась хорошо, женщины, и вообще, очень крепкие люди, Джеф Моисеевич прошептал, что не может понять поступки Всевышнего. «Почему? Зачем? За что? Готеню, скажи?! Я не понимаю тебя».

Сын непонятно и внятно прошептал ему на ухо из своего неизвестного и непонятного настоящего: «Ты, папа, не говори никому, что я умер, хорошо?».

Рядом с Джефом Гарцем оказался Толик, никто его не отравил, не родился такой человек еще. Он был совершенно трезв, черного цвета, очень переживал, губы его тряслись. Он прошептал на ухо старшему Гарцу: «Ребе из Коцка сказал так: «Всевышний, которого может понять всякий комок слизи, не стоит служения»». И исчез. Джеф Моисеевич Гарц оглянулся: Толика нигде не было.

2020

Андрей Баранов

/ Яромаска /


Вне течений

«Без сожалений-угрызений…»

Без сожалений-угрызений
я понял про себя давно,
что я из тех, кто вне течений,
из созерцающих в окно.
Бурлит река песком и мутью,
весною поднятой со дна —
а я опять встречаю утро
по эту сторону окна.
Скворцы залетные: долой, мол,
мороз и зиму, и застой!..
А с горки шквал на них ОМОНом,
чтоб клюв не разевали свой!
Вороны каркают на рее:
Всё просто каррр!.. В моей тиши
есть кофе, греет батарея…
грезь, лицедействуй и пиши!
Но слабым ветром в щель сомненья
сквозит предчувствие одно:
не вне и над, а – по теченью,
как это, как там?..
Да, оно.

«Я ничего о них не знаю…»

Я ничего о них не знаю —
их назначенье и мотив.
Они как нитка шерстяная —
то мостик в небо, то обрыв…
И возвратишься в мир домашний,
такой уютный и родной —
но крутишь, бормоча, вчерашний
обрывок в две строки длиной…

«То пыль столбом, то вдрызг проселок…»

То пыль столбом, то вдрызг проселок,
а по ночам в туман и тьму…
Обычный заводской поселок —
у моря только и в Крыму.
Завод торпедный (или что там?..),
но как Союз распался – кряк! —
ни бабок нету, ни работы…
Пришла Россия – да, ништяк,
но только летом.
Солнце – даром,
рапан с лучком под шум волны.
А в зиму снова с «Солнцедаром»…
Да, хорошо, что нет войны.