Притащив сухостой, Рат поломал дерево об камень на несколько частей, парочку из которых расколол ножом на мелкие лучинки, сложил из них нечто вроде маленького шалашика, заложив в середину трут. Наклонившись, постучал кресалом о стальную пластинку огнива. Вскоре занялось пламя, поначалу робкое, желтовато-белесое, однако быстро вошедшее в полную силу, так, что юноша успевал только подбрасывать в разгоревшийся костер дрова.

А затем, сбросив стеганую, подбитую шкурой енота телогреечку, стащил через голову рубаху, разрезал на полоски подол, приготовил все и, присев к костру, накалил на углях кончик ножа…

– А-а-а-а!!!

…которым, не удержавшись от сдавленного крика, и прижег рану, туго замотав поверху отрезанными от рубашки лентами.

Рана саднила, но ничего, можно было идти дальше. Болотная пиявка – не дикий кабан, насквозь не пронзила, до позвоночника не достала даже. Да с такой пустяковой ранкой – хоть плясать! Но все равно иногда саднила, зараза.

Поискав глазами очередную вешку – приметный серый камень, – молодой человек неспешно перебрался через трясину и, пройдя сквозь камышовые заросли, вышел на узенькую, но хорошо утоптанную тропу, которой пользовались и рыбаки, и грибники-ягодники, точнее сказать – ягодницы, девчонки. Вот ведь дурехи, шастают! Хорошо, на болотника не нарвались… или на червя! Хотя справились бы – по одной девушки не ходили, собирались компаниями человек по десять, хаживали не особенно далеко, да и не водилось летом близ башен никаких опасных тварей… до последнего времени не водилось, ага!

Натоптана, натоптана оказалась тропка, и даже по той стежке, что отворачивала от основной тропинки налево, к тому плоскому холму, где обитало красное Поле Смерти, – явно ходили. И ходили в обуви, так что судя по следам – это были вовсе не дикари-нео, нет – свои шатались, из башен. Да, шастали любопытные малолетки, несмотря на запреты старших. Говорят, много чего забавного можно было отыскать у подножья холма… если, конечно, вовремя потом отбежать от красного Поля. Кто-то из молодых хвастался красивыми древними шахматами, правда, всего двумя фигурками – слоном и ладьей, кто-то показывал всем какие-то непонятные приборы с навеки погасшими экранчиками. Какие-то из экранчиков были разбиты, какие-то – целы, но все выглядело неживым, мертвым, годным разве что в качестве украшения, а честно говоря, ни на что не годным.

Березу-мутанта с черными усохшими листьями – еще не успели опасть – Ратибор заметил еще издали, саженей за двадцать, и, прибавив шагу, зацепился за какую-то корягу…

Зацепился и вдруг почувствовал, как кто-то тянет его в гущу малиновых колючих кустов, среди которых тренированный взгляд молодого воина тут же разглядел приземистое дерево – то ли ясень, то ли тополь, то ли вообще, осину – с необычайно толстым стволом. Дерево-мутант, питающееся кровью! Ветви и корни его ловили любое зазевавшееся живое существо, затаскивали в дупло, в ствол, а потом плотоядное дерево медленно, день за днем, вытягивало из попавшегося все жизненные соки, отрыгивая уже высохшую мумию.

Говорят, лесные дикари использовали такие деревья для мучительной казни пленных. Рат таким слухам не верил, вполне справедливо полагая, что нео скорее сожрут жертву сами, нежели поделятся ею с каким-то там деревом, уберечься от которого вообще-то легче легкого, надо просто быть внимательным и осторожным, да почаще поглядывать не только по сторонам, но и под ноги. А вот Ратибор нынче что-то замечтался, вернее, – задумался. Вот и попался – глупо, как ребенок.